— Можно, я, пожалуйста, пойду? — всхлипнула я. У меня не было салфетки. Боже, ненавижу плакать! В этом не было ничего привлекательного, и я не собиралась стоять там и позволять своему великолепному учителю математики видеть, как у меня из носа текли сопли.
— Как ты доберешься домой? — спросил он, а потом достал из кармана носовой платок и протянул его мне.
— Какого черта…? — Но я взяла платок, ведь мне отчаянно хотелось высморкаться. Я отвернулась и высморкалась так тихо, как могла. — Что это? Сейчас тысяча восемьсот девяностый? — спросила я, отворачиваясь от него.
Он усмехнулся. — Я старомоден.
Я сжала ткань в руке. Ни в коем случае не отдам его ему обратно.
— Старомодный, да?
Мистер Коннели кивнул.
Я пожала плечами.
— Вы хотите его вернуть? — Я подняла кулак, ткань была надежно спрятана и не видна.
Мистер Коннели покачал головой. — Не сейчас.
Не знаю, что это значило, может, он ждал, что для начала я его постираю. Я, определенно, сначала постираю его.
— Что скажешь, если завтра мы начнём сначала? — спросил мистер Коннели.
Я фыркнула.
— Что это значит?
— Значит, что будет видно, — ответила я.
— Довольно справедливо. А теперь, как ты доберешься домой?
— Пойду пешком. Я живу в двух минутах от школы, — солгала я ему.
— Точно?
— Да, мистер Коннели. Всё в порядке.
Он кивнул и открыл рот, чтобы что-то сказать, но видно передумал и закрыл его.
На то, чтобы дойти до дома, у меня ушло два часа, и всю дорогу я материлась. Серьёзно. Я никогда не говорила «да пошло оно на хер» столько раз за всю свою жизнь. И это было так приятно. Да пошла на хер школа Крествью. Да пошли на хер мои родители. Пошел на хер комбинезон. Пошел на хер судья, который мог бы и отпустить меня, учитывая, что это было моё первое и единственное правонарушение. Пошла нахер Грейси за то, что она мелкая стерва. Пошел на хер Оливер за то, что он мой брат. Пошёл на хер мистер Коннели? Хм, нет. Он дал мне свой носовой платок, поэтому я позволила ему ускользнуть.
Я была мокрой от пота и совсем запыхалась, когда, наконец, зашла в наш дом. Оливер растянулся на диване в гостиной и смотрел старый выпуск «Симпсонов».
— Где ты была? — спросил он, глаза прикованы к экрану. — Я не видел тебя в автобусе.
Я проигнорировала его и пошла на кухню, схватила бутылку воды из холодильника и в считанные секунды проглотила её одним глотком. А потом сразу пошла в свою спальню и рухнула на кровать. Вот вам и план собраться и уехать из города. У меня не было сил сложить рубашку, не говоря уже о том, чтобы ехать одной несколько часов через множество штатов.
Я пялилась на стену напротив, ощущая шелковистую частичную бессознательность, что проникает во все конечности перед глубоким сном. Она была мягкой и приятной, и врала мне.
—Твоя жизнь не так уж и плоха, Кейденс, — говорила она, извиваясь по кругу, пробираясь к сердцу через мои ноги и руки, проникая в каждый пальчик. Она усыпляла меня до состояния равнодушия. Мне не нужно было в это верить, пока мое тело чувствовало себя так хорошо. Все было не так уж плохо, пока у меня была кровать, чтобы лечь, место, чтобы убежать, мечты в моей голове, которые всегда ждали, намного лучше, чем моя реальность.
Я нырнула вниз, еще глубже зарывшись головой в подушку, пока не погрузилась в сладкую темноту. Спасение. Облегчение.
Глава 3
Носовой платок
— Кейденс, я записал тебя добровольцем раздавать программки в церкви, — заявил папа за ужином.
Я кивнула и запихнула очередной кусочек курицы в рот. Есть было практически невозможно. Я потеряла аппетит после ареста.
— Так как прошёл первый день возвращения в школу? — спросила мама. Я видела, что ей не терпится услышать хорошие новости, но мне не хотелось их сообщать. Мой первоначальный план состоял в том, чтобы солгать обо всем, заставить моих родителей поверить, что все вернулось на круги своя, но ложь - это грех. И было гораздо приятнее говорить правду.
Я приподняла брови.
— Что ж, этим утром я получила милейший подарок от кучки девчонок. Оранжевый комбинезон, если точнее. Очень похож на тот, что я носила в колонии.
Оливер подавился курицей.
Папа прищурился.
— Я надела его. Оказывается, они даже потрудились и нашли мой размер. Но из-за этого у меня возникли проблемы с учителем на первом уроке, с «Полночью в Совершенном мире».
Мама, папа и Оливер уставились на меня в замешательстве.
— В смысле, с мистером Коннели, — объяснила я, качая головой. — А потом целый день меня донимали оскорблениями. Хотите услышать парочку?
— Нет, — решительно отрезал папа.
Я проигнорировала его и начала загибать пальцы: — Потаскуха, стерва, чокнутая, шлюха и, моё любимое, фашистка. Кто-нибудь в курсе, что это значит?
Оливер пялился на меня с открытым от неверия ртом.
— Никак не могу понять причин для потаскухи и шлюхи. Я приняла обет безбрачия в восьмом классе, — добавила я. — Ты же помнишь, правда, мам? Ты вела тот групповой урок о чистоте ожидания брака перед сексом. Я приняла обет. Не знаю, о чем говорят эти детки. Я никогда не обнажалась ни перед кем, — злость била ключом, и я знала, как избавиться от неё.
Лицо мамы стало свекольного цвета. Папа выглядел возмущенным, и как оружие держал вилку в одной руке и нож в другой. Словно он собирался сразиться со мной. Я не могла остановиться.
— А потом я опоздала на автобус и прошла двенадцать километров до дома пешком, — продолжила я. — Есть ли у меня шанс вернуть мои водительские привилегии?
— Нет, — ответил папа. Наши взгляды встретились, в его глазах злость смешалась с раздражением. — А теперь, не хотела бы ты рассказать о том, как на самом деле прошёл твой день?
Я ощетинилась. Не может же он всерьёз мне не верить. Кто станет такое выдумывать?
Я бросила вилку на тарелку. — Я сказала правду. Вот как прошёл мой день.
— Кейденс, мне с трудом верится, что одноклассники стали бы вести себя так гадко с тобой, — сказала мама.
— Вот именно, — согласился папа. — Мы знаем, ты хочешь перейти на домашнее обучение и всё такое, но вранье о том, как тебя дразнят в школе, не заставит нас передумать. Мы оба работаем, Кейденс. При любом раскладе мы не можем позволить тебе остаться дома.
Я не верила своим ушам. Мои родители полностью все отрицали. Неужели они понятия не имеют, как ведут себя подростки? Подростки очень порочны. Надо мной издевались, и мои родители отказывались в это верить. Я знала, что должна была оставить себе этот чертов комбинезон!
— А теперь, я спрошу тебя снова, — произнес папа. — Как прошёл твой день?
Я отказывалась говорить.
— Я задал тебе вопрос, Кейденс, — твердо произнес папа. — Как прошёл твой день?
Я знала, он будет спрашивать, пока не солгу. И поскольку они все равно считали меня обманщицей, я решила подыграть.
Закусив нижнюю губу, глубоко вздохнула.
— Хорошо, — проговорила я.
— Отлично, — ответила мама, и сделала глоток диетической колы.
Я посмотрела через стол на своего брата. Он всё ещё пялился на меня, но уже без выражения «не-могу-поверить-что-ты-ругалась-перед-родителями». Его взгляд изменился. Теперь он казался обеспокоенным. И злым. Не знаю, чем это было вызвано, и я слишком устала, чтобы это выяснять. Я попросила разрешения выйти из-за стола, но мне ответили, что я должна показать свои манеры и остаться за столом, пока все не закончат. Поэтому остаток ужина я сидела, наблюдала за тем, как родители едят и ведут бессмысленный разговор о работе и предстоящем сборе консервов для нашей церкви.
После ужина я подняла в свою спальню корзину с постиранным бельём. Выложила носовой платок мистера Коннели на постели и убрала остальные свои вещи. А потом села и стала думать, как лучше сложить платок. Пока я колебалась между квадратом и треугольником, я мысленно вернулась к тому дню, когда встретила мистера Коннели на обочине двадцать восьмого шоссе. В особенности, я вспомнила выражение его лица, когда он впервые взглянул на меня. Тогда я проигнорировала это, ведь была слишком занята, любопытствуя, не на ангела ли смотрю, но теперь, когда я знала, что он им не был (если только Бог не посылает ангелов на Землю, чтобы преподавать матанализ), я вполне могла поразмыслить о его взгляде.