Он терпеливо улыбнулся и проигнорировал мой вопрос.
— Это моя мама, Наоми.
— Это я хожу в церковь, дорогая, — ответила она. В ее глазах появился странный блеск, и мне показалось, что она что-то замышляла.
— Ооо. Здравствуйте, миссис Коннели, — ответила я.
— Я затащила сюда Марка сегодня, — поделилась она, подтолкнув меня. — Как будто церковь так уж страшна, а?
Я выдавила улыбку. Прямо сейчас, для меня все так и было.
— И у меня есть скрытый мотив, — продолжила она.
— Мам…
Миссис Коннели проигнорировала своего сына.
— Эта церковь довольно велика, не так ли?
Я кивнула.
— И в ней много прекрасных женщин, которые почитают Господа.
— Мам…
— Я играю в сваху, — добавила она, оглядывая меня сверху донизу. Она взяла меня за руку и притянула поближе. — Марк не ходил на свидание уже порядка…
— Мама!
Миссис Коннели посмотрела на сына, её взгляд тут же стал нежным и печальным.
— Милый, я не хотела быть бестактной.
— Пожалуйста, остановись, — пробормотал мистер Коннели сквозь сжатые зубы. Его тело было напряжено до предела, и мне до смерти хотелось узнать, что хотела сказать миссис Коннели до того, как он оборвал её.
Она снова повернулась ко мне и ещё раз оглядела меня. Судя по всему, она осталась довольна увиденным, потому что одобряюще улыбнулась и спросила:
— Какие у тебя планы после церкви, дорогая? Не хочешь пообедать с нами?
Мои глаза чуть не выскочили из орбит.
— Мам, Кейденс одна из моих учениц.
— Ох ты! — воскликнула миссис Коннели. Она автоматически взяла программку, что я протягивала. — Клянусь, девушки больше не выглядят на свой возраст. Кейденс, дорогая, мне так жаль.
Я открыла рот, а потом закрыла. Потом снова открыла, и снова закрыла. Я была похожа на рыбу, которая пыталась дышать.
Миссис Коннели прочистила горло.
— Так в каком ты классе?
— В двенадцатом, — ответила я. Мне казалось, что я похожа на выпускницу. Миссис Коннели стоит увидеть некоторых девчонок из моего класса. Они выглядят так, будто им далеко за двадцать.
— Выпускница, — произнесла она. — Это хорошо. Уже знаешь, в какой пойдёшь колледж?
Она задавала мне все эти вопросы лишь потому, что была смущена после того, как узнала, что я — совершенно неподобающая пара для её сына.
— Я пока жду ответа из нескольких, — ответила я. И вот так мы неловко стояли, пока мистер Коннели не обратился к своей матери.
— Нам пора заходить. — Он взял мать под локоть и повел в храм.
А я наблюдала, как они бредут сквозь толпу к свободным местам. Рядом с моими родителями! Папа пожал мистеру Коннели руку и указал на место рядом с собой. Мистер Коннели кивнул и оставил одно место свободным. Моё место. Прямо между моим отцом и моим очень привлекательным и очень запретным учителем математики.
Мне хотелось умереть.
Как только заиграла музыка, я поняла, что мне пора занять свое место. Я положила оставшиеся программки на ближайший стол и напряженно прошла в храм. Проскользнув к ряду, на котором мы обычно сидели, я изо всех сил старалась не смотреть на мистера Коннели. Но это было невозможно, и когда я украдкой бросила на него взгляд, то заметила, что на его губах играла едва различимая улыбка. Что это ещё такое? Я закатила глаза и сосредоточилась на огромном экране на сцене, на котором светились слова играющей песни.
Наша церковь была обычной, большой и не конфессиональной, в комплекте с посетителями Старбакс, церковной группой, которая любила играть хиты U2 перед службой, и пастором, который всегда носил джинсы. Он больше учил, нежели проповедовал, что мне очень нравилось, так как я никогда не была из тех девушек, которые любят, когда на них кричат.
Эта церковь была скорее аудиторией, чем классическим храмом, и никаких скамей здесь не было. Лишь много рядов мягких стульев. Никаких псалмов. Никакого перекрещения. Никакой кафедры. Ничего из традиционных церковных штучек. Мы изредка принимали причастие. И многие люди одевались неподобающе, по крайней мере, по утверждениям моей мамы. Когда она впервые увидела девчонку-подростка, которая зашла сюда в спортивных штанах с надписью: «Сочная» на заднице, она пришла в ярость.
Когда все собрались, пастор Том поднялся на сцену и начал урок. У мистера Коннели Библии не было, и, хотя отрывки из неё отображались на экране, я поделилась с ним своей. Ещё одна избитая привычка: когда видишь кого-то без Библии, делишься своей. Хотя, конечно, не стоило мне этого делать, ведь когда он склонялся ко мне, чтобы лучше рассмотреть страницу, я ощущала запах его одеколона. И от этого чувствовала то, что не должна была чувствовать, находясь в стенах храма. Или в аудитории. В святом зале. Не важно.
— Так что дело действительно в том, чтобы взвесить все «за» и «против»: что я могу сделать и что должен, — продолжал пастор Том. — Нам дана воля выбирать. Так Господь нас создал. Свободная воля. Всё допустимо. Продолжай и сделай это. Но сначала осознай последствия.
Я глубоко вдохнула, практически ощущая вкус одеколона на языке, и мне захотелось положить голову на плечо мистеру Коннели.
— Давайте прочтём этот отрывок снова, — сказал пастор Том. — Павел сказал: Всё допустимо, но не всё благотворно. Всё разрешено, но не всё созидательно. Так что да, вы можете делать всё, что пожелаете, верно? Конечно. Но зачем вам делать что-то, что в конечном итоге вам навредит? То, о чём вы действительно должны спросить себя перед тем, как приступить к чему-либо, это «Восславит ли это Господа или меня?»
У мистера Коннели красивые губы.
— И почему бы нам не вырвать это из христианского контекста на минутку, — продолжал пастор.
Интересно, каково это-целовать их?
— Верите ли вы в Бога или нет, являетесь ли вы последователем Христа или нет, слова Павла резонируют в каждом из нас. Спросите себя: мне дозволено делать всё, что пожелаю, но как это отразится на моей жизни, моём здоровье, моих отношениях, дружбе, обществе? Ведь христианин вы или нет, эти вещи имеют значение. И если только вы не пошли по пути полнейшего саморазрушения, вы хотите жить здоровой жизнью. Вы хотите иметь здоровые отношения. Вы хотите самого лучшего для своего общества.
О чем я только думаю? Я не могу поцеловать своего учителя математики!
— Именно это и является благотворной жизнью, — объяснял пастор Том.
Но, может быть, я смогу поцеловать его. Лишь разок.
— По-твоему, это хорошая идея, Кейденс? — услышала я вопрос своей сознательности. — В смысле, ты что, совсем не уделяешь внимания уроку последние тридцать минут?
— Какому уроку?
— Уроку о том, что не стоит делать вещи, которые тебе не стоит делать. К примеру, испытывать привязанность к своему учителю математики. Слушай внимательно! — кричала моя сознательность.
Я покачала головой и фыркнула.
— Я всего лишь фантазирую, — заспорила я.
— Вот именно так проблемы и начинаются.
— Плевать, — ответила я.
В конце урока мы спели ещё одну песню. Я не пела песен в начале службы из-за того, что слишком нервничала от близости мистера Коннели. Но я не могла сопротивляться последней песне, и пела вместе с толпой, и забыла на мгновение, что мистер Коннели стоит рядом со мной, пока после церкви он не отметил моё пение.
— У тебя действительно красивый голос, Кейденс, — сделал он мне комплимент.
— Спасибо, — ответила я, не отрывая глаз от пола.
— Если бы здесь был хор, ты была бы просто обязана петь в нём, — продолжил он.
— Никакого хора. Это современная церковь, — ответила я, ухмыляясь.
— Я так и понял. И полагаю, слово «современная» определяет место богослужения, которое никоим образом не напоминает традиционную церковь? — спросил он.
— Верно, подмечено, — с улыбкой ответила я.
— Очень хитро.
Я рассмеялась, — Хитро?
— О да. Из-за тебя она выглядит привлекательно, и кто сможет сопротивляться? — спросил он.
Я инстинктивно пригладила волосы. Я знала, что он имел в виду нашу церковную службу, но то, как он смотрел на меня, говорило о том, что он действительно говорил обо мне. Это был тот же самый взгляд. Тот, что и на 28 шоссе.