Папа взял большие вёдра, а Катюшка — маленькие, и они пошли за водой.
Идти не близко, не далеко. Сперва от крылечка до калитки. На дорожке тёмные пятна, светлые пятна-вся дорожка пёстрая. Папа шагает, не смотрит под ноги. А Катюша прыгает только по светлым пятнам, на тёмные не наступает. Они перешагнули через два сосновых корня, вышли из сада и пошли по дороге.
Дорога широкая, светлая. Воздух над ней жаркий. Они идут, молчат. Только у папы вёдра разговаривают: блюм-блям. Катины ведёрки не блямкают, только качаются.
Очень жарко. Даже земля горячая. Босая Катюшка идёт одной ногой по траве, другой — по дороге. Одной ноге прохладно, другой — горячо.
С дороги свернули на тропинку. По тропинке спустились с горки, а там — вода. Она льётся из железной трубки, которая воткнута в горку. Издали и не видно, что она льётся: будто стеклянная палочка прислонилась к трубке. А внизу струя разбивается вдребезги, журчит, брызжет, пенится между камней и дальше бежит уже спокойно, тонким ручейком. В нём голубые незабудки купают зелёные ножки.
Здесь папа оставил на траве свои вёдра, а Катюшка — свои ведёрки. И они пошли туда же, куда бежал ручей: прямо, потом вокруг ивовых зарослей. А оттуда ручей бежал к речке И чем ближе подбегал, тем быстрее мчался и громче шумел. Наверное, это так и полагается, потому что и Катюшка закричала что-то и помчалась, размахивая руками, и папа крикнул:
— Э-гой! — и зашагал так широко, что это всё равно, что бежать.
Они разделись и бухнулись в воду. Взлетели брызги, и сразу не стало жары, не стало пыли — одна радость осталась. Кто хоть раз бросался в воду в жаркий день, тот поймёт.
Освежились они, наплавались, набрызгались. Сели на песок сохнуть. Папа достал из кармана брюк бумажку и сделал лодочку. Катя пустила её в реку.
Белая лодка поплыла, качаясь, потом свернула за кусты вместе с речкой, и её не стало видно.
Утонула она или пристала к берегу, или до сих пор плывёт,- это неизвестно.
Папа с Катей оделись и пошли по той же тропинке обратно. Возле горки остановились. Папа подставил ведро под струю-палочку. Она громко застучала по дну, потом забурлила уже потише, потом зажурчала спокойно- и ведро наполнилось.
Тогда Катюшка подставила своё ведёрко, а потом опять папа и опять Катя: такой у них был порядок.
Пошли они с водой вверх по тропинке. У Катюшки маленькие вёдра, но она и сама маленькая, — ей немножко тяжело. Папа большой но у него и вёдра большие, — ему тоже немножко тяжело. Опять им стало жарко. Выбрались наверх, передохнули и медленно пошли по тропинке.
Встретился им старый дед с корзинкой. У него борода белая, а лицо красное, — видно, ему тоже очень жарко.
— Дайте попить, будьте добры! — попросил старик и посмотрел на воду так, будто с самого детства не пил.
Папа кивнул, и Катюшка протянула деду красное ведёрко. Он выпил его залпом, в одну минуту. Вытер ладонью рот и красиво поклонился Кате.
Спасибо, дорогая,- сказал он. — Смотри-ка, глотнул водицы — и опять как молодой, хоть бегом бежать.
Но он не побежал, а только быстрее зашагал, куда ему нужно было.
Теперь Катюшке стало полегче: одно-то ведёрко пустое. Шли, шли. Вдруг папа поставил вёдра и шагнул в траву.
— Эх, -сказал он и поднял с земли деревцо. Совсем маленькое, Катюшке до колен, а всё-таки уже деревцо.- Выдернули и бросили погибать! — рассердился папа. — А оно живое. Придётся его спасать, Катерина.
— Давай спасать, — согласилась Катя.
Папа раскопал пошире ту ямку, где прежде стояло деревцо. Поставили его обратно. Ка-тюшка держала, а папа заваливал землёй и прижимал, чтоб крепче было.
Вот деревцо стоит, как стояло. Но маленькие листья висят тряпочками.
— Поливай! — сказал папа. Катюша вылила под деревцо всю воду из синего ведёрка. А папа ещё прибавил воды из своего ведра.
— Напьётся и поднимет листья, — сказал папа. — Придём- посмотрим, как оно поживает.
Пошли дальше. Вышли на широкую дорогу, зашагали вдоль забора; там была маленькая тень.
У калитки на скамейке сидел мальчик Митя, страшный-престрашный, грязный-прегрязный. Лицо в чернике, руки в чернике, даже ноги и те в чернике. Он ел пирог с черникой и весь перемазался. Митя махал руками и плакал.
— Чего ж ты плачешь? — спросила Катюша.
— Мухи мешают.
Правда, над Митей вьются мухи, садятся на него. Он их сгоняет, а они опять садятся.