В рассказе «Хорошего человека найти не легко» мы встречаемся с особенно гротескной фигурой христоборца. Герой в противовес евангельскому Христу — «Христос наоборот», воплощение зла. В разговоре с одной из своих жертв он упрекает Христа за то, что тот «перевернул все вверх тормашками»: умер якобы во искупление зла и спасение человечества, а зло продолжает существовать. Более того, люди находят, по словам Изгоя, особую радость в том, чтобы причинить другому «пакость». Как и сам Изгой. Ему нипочем убить неповинных людей, в том числе грудного младенца. То, что, убив целое семейство, Изгой не испытывает «счастья» и не находит «спасения», по замыслу писательницы, очевидно, и должно доказывать несостоятельность его бунта. Однако опять за этим страшным актом «богоборчества» вырисовывается другое значение конфликта между Изгоем и несчастным семейством. Все они — в какой-то мере продукт современной «цивилизации» отчуждения и разрушенности «братских», родственных связей между людьми. Даже у бабушки сохранились лишь остатки инстинктивной привязанности к сыну, но больше всего она любит себя и в конечном счете думает среди разразившегося по ее вине несчастья только о себе. Правда, под угрозой неминуемой смерти у нее «в голове прояснилось» и она почувствовала какое-то странное родственное чувство к Изгою: «Ты ведь мне сын. Ты один из детей моих?» Но прозрение пришло слишком поздно. В ответ на человечный жест — она касается плеча Изгоя — следует трехкратный выстрел, а затем и «надгробное» слово убийцы: «Хорошая была бы женщина, если бы в нее каждый день стрелять…»
Анализируя рассказ, один из американских критиков подчеркивал его неправдоподобность: трудно себе представить, — говорил он, — что по дорогам Америки рыщут убийцы, которые, обсуждая теологические проблемы, попутно отправляют на тот свет целые семейства. Но опять-таки, каким бы невероятным ни представлялся сюжет (а он, кстати, не так уж невероятен: достаточно вспомнить документальную повесть Т. Капоте «Обыкновенное убийство»), создается впечатление значительной жизненной правды, поданной в намеренно заостренной форме. Изгой носит такое имя не только потому, что в окружающем его мире он «ни при чем»; он — жертва общества «хорошо пригнанных», которые, попавшись ему в руки, сами становятся жертвой, «искупают» безразличие общества ко всем неприкаянным.
Интересно, что и этот рассказ Ф. О’Коннор вызвал неудовольствие ортодоксальных католиков. Очевидно, им не понравилась не только «святотатственная» антитеза Изгой — Христос, но и то, что религия в данном случае — орудие социальной критики и служит таким конкретным, «мирским» целям, как разоблачение общества «чужих», общества «одиночек», о котором впоследствии напишет американский публицист Вэнс Пэккард, озабоченный распадом «добрососедских» связей между людьми в современном американском обществе.
В творчестве писательницы-южанки не могла не отозваться и проблема расовых взаимоотношений. Мы нигде не найдем у Фланнери О’Коннор «лобового», прямолинейного разоблачения расовых предрассудков. Более того, и ей, как, например, Фолкнеру, свойственна в какой-то степени тоска по прошлому, когда, казалось, расовые взаимоотношения были «упорядочены». Теперь же, под напором торгашеского «северного» духа, они, эти «патриархальные» отношения, выродились и распались. И вместе с тем писательница свидетельствует непреложность перемен и объективную необходимость и закономерность равенства. Да, она отвергает расовую агрессивность и озлобленность негритянки из рассказа «На вершине все тропы сходятся» или артиста из «Судного дня», но для нее столь же неприемлемо и высокомерное пренебрежение к «черным» мистера Хеда из «Гипсового негра». Все расовые беды имели источником именно неравенство, считает Ф. О’Коннор. Вот почему умирающую мать Джулиана «ждут» в вышней вышине и дедушка-плантатор и добрая старая няня-негритянка, а ужасный «судный день» для Тэннера, всю жизнь отвергавшего именно равенство между собой и негром, является днем возмездия: символично, что он умирает словно «в колодках» (с заклиненными между стойками перил руками) — умирает, как умирали в Америке тысячи безвестных невольников — в «колодках» рабства. О’Коннор-реалист показывает и питательную среду расовых предрассудков — мещанскую ограниченность и сознание собственного «белого» превосходства. А такая замечательная новелла, как «Перемещенное лицо», уже явный пример того, как реалистическая сторона дарования О’Коннор решительно одерживает верх над религиозным ригоризмом.