Уже на следующий день, в пятницу, я встретился с Жанной, и мы впервые провели время адекватно: без выяснения отношений и прочей ерунды. Немного прогулялись по парку и пошли к ней. Сестра Жанны уехала "надолго кое-куда". Жанне непременно хотелось потрахаться во всех уголках квартиры, чем мы и занялись остаток дня. Всё было мило и без лишнего изврата. Мы почти не разговаривали, да мне и не хотелось, чувствовал себя паршиво. Всё мне казалось каким-то неправильным, хотелось немного большего, хотелось хотя бы намёк на "высокие чувства". Но всё выходило прозаично и бессмысленно: ни я ни она не дорожили нашими отношениями. Она просто не хотела расставаться с "удовольствием", а мне было страшно оставаться одному. Не могу отдохнуть в одиночестве, обязательно нужен кто-то, кто бы слушал мои скучные истории и плоские шутки, а если этот кто-то ещё и смеётся или хотя бы поддакивает, то вообще отлично. Так что Жанна идеально подходила для уничтожения скуки. Увы никакой другой роли я ей не отводил.
В субботу утром она ушла на свою вторую работу. Жанна никогда не говорила о ней, а я и не спрашивал. Снова я обнаружил записку на столе, но на этот раз сразу уходить не стал. Приготовил себе завтрак и принял душ. Зазвонил телефон.
– Привет, – сказал голос в трубке. – Это Алекс. Что делаешь?
– Ничего. Только что из душа вышел.
– Что ты делаешь вечером?
– Да, ничего особо, а что?
– Давай развлечёмся.
– Эм, в смысле? – смутился я.
– В смысле? – переспросила она.
Она сразу надоела своим непониманием и невладением русским языком.
– Я хочу гулять, пить кофе, – продолжила она.
– А, ты в этом смысле. Тогда давай.
Мы встретились на Восстания в полвосьмого вечера и снова пошли в то Циферблат.
– Знаешь, – говорил ей я. – Не стоит так говорить: "Давай развлечёмся". Особенно парням. Тебя неправильно поймут.
– А что это значит?
– Ну звучало так, будто секс предлагала.
Мы посмеялись и продолжили говорить на всякие лингвистические темы. Она не понимала суффикса обратного действия, я пытался ей объяснить, где он нужен, а где нет, но у меня удавалось не очень хорошо. Спустя час я снова устал от её мудрёного русского и перешёл на простые темы.
– У вас хорошая еда, – говорила Алекс. – В Америке мало хорошей еды. Молоко делают у нас синее, добавляют краску белую в него.
– Синее? – удивлялся я. – Как такое вообще возможно?
– Коров неправильно кормят. Дают им кукурузу, так делать нельзя.
Она пыталась объяснить мне какую-то кислотность в желудке коров. Я ничего не понимал, но на всё кивал. Мне правда было интересно, но раздражало её неумение передачи информации из своей головы в мою. "А ведь так всегда у людей, – думал я. – Говорят на одном языке, но постоянно не понимают друг друга". Кроме синего молока в Америке ещё оказался резиновый хлеб, который не впитывал воду и, подобно губке, его нельзя было смять. Зато там был очень дешёвый транспорт и техника… Больше ничего нового в тот вечер я не узнал.
Я заметил, что мы почти не смотрим друг другу в глаза. Будто боимся чего-то. То она отводила взгляд, то я. Почему-то было не комфортно встречаться взглядами, хотя она и была довольно симпатичной. Единственным минусом на её лице был нос. Он смотрел слегка в пол и как-то старил её. У меня зазвонил телефон, незнакомый номер, и незнакомый голос обратился ко мне по имени.
– Кто это? – спросил я.
– Вера, помнишь меня?
– Какая Вера?
– Я у тебя в ресторане с сестрой была.
– А-а, блондинка с рифлёной такой юбкой, да?
– Это я, – засмеялась она.
– Откуда ты знаешь моё имя?
– У тебя на бейджике было написано.
– Ну да, точно. А номер откуда у тебя мой?
– Ты же сам мне звонил. Я же, типо, телефон потеряла, – её голос звучал очень мягко и весело.
– Всё, я вспомнил всё, как Шварцнегер.
– Что?
– Ничего, ничего, – иногда следует сдерживать ассоциативный ряд, подумал я и продолжил. – Чего хотела? Потеряла что-то?