Наутро созвонились с дядей. Он приехал быстро. Кое-как уговорили бабушку ехать к нему. Мы врали ей, что она едет погостить и скоро вернется. Когда уже садились в машину, бабушка обернулась ко мне, посмотрела грустно-грустно и сказала: «Ты уж присмотри за этой девочкой». Я обещал.
«Где ты был?» — задала свой излюбленный вопрос жена, когда я вернулся. Я объяснил и добавил: «Только я не один, я с девочкой». Жена странно посмотрела на меня и покрутила пальцем у виска. Тогда я думал, что шутил.
А через полгода бабушка сожгла дядин сарай. Какие были для этого причины, мне неведомо. «На свете есть еще много сараев, которые только и ждут, чтобы их сожгли». Но тетя этого понять не могла. Она надавила на дядю, и бабушку быстренько перевезли к нам. Следующие полгода она прожила в общежитии.
Жена отказалась за ней смотреть, сказав: «Ты со мной не советовался», — и хлопнула дверью. А когда было советоваться? Да и были ли другие варианты? Так что приходилось выкручиваться самому. Мы с бабушкой жили в отдельной комнате. Каждый день я ломал себе голову, чем бы ее накормить. Днем, пока сам был на работе, держал ее взаперти и очень боялся, как бы чего не случилось. За зиму только раз мы с ней вышли погулять на улицу, больше она не захотела.
Благо помогал братишка, который жил рядом. Мы покупали дорогие лекарства, жена брата обстирывала бабушку, купала и делала ей уколы. Лекарства почти не помогали. Память стремительно ухудшалась. Чаще и чаще случались приступы; когда бабушка становилась совсем невменяемой, она буйствовала так, что сбегалась вся общага. Моя жизнь превращалась в ад. Чтобы не видеть всего этого, я начал пить еще больше, и порой братишка не знал, кого успокаивать первым — меня или бабушку.
Так прошла зима, а летом бабушку забрала мама. В начале осени бабушки не стало. Перед смертью она пришла в себя, пыталась подтрунивать над своим беспомощным состоянием и благодарила маму за то, что не бросила ее в беде, хотя бабушка и приходилась ей свекровью и жили они не всегда дружно.
Я считал, что наконец-то закончилось мое испытание, из которого я вышел всего-навсего одиноким пьяницей, но жизнь всегда готова преподнести сюрпризы.
Когда я уже начал было приходить в себя и потихоньку обустраивать быт, в дверь постучали. Я открыл и увидел на пороге девочку в простеньком розовом платьице.
— Ты кого ищешь? — спросил я, решив, что она ошиблась дверью.
— Можно я у тебя поиграю? — попросила она. — Мне очень одиноко, так одиноко, что хочется плакать.
Я растерялся от столь неожиданной просьбы. А она уже прошла в комнату, и мне оставалось только улыбнуться и спросить:
— Чаю будешь?
Она рассмеялась звонким колокольчиком:
— Да, с конфетами!
Конфет, конечно, не оказалось, и мне пришлось плестись за ними в магазин. Когда я вернулся, девочка вовсю играла в свои девичьи игры и словно не замечала меня.
— Как тебя зовут? — спросил я, но она не ответила, увлеченная игрой. «Ладно, узнаю позже», — подумал я. Потом мы пили чай, и я удивлялся ее непоседливости, из-за которой чай был разлит, крошки кекса сыпались направо и налево и пятна варенья постепенно сливались в озера на совершенно новой скатерти. Я и сам не отличаюсь аккуратностью, поэтому, поняв, что генеральной уборки не избежать, смирился и занялся срочными делами. Только шум детской игры никак не давал сосредоточиться, и я раздражался, а девочка задавала бесконечные глупые вопросы:
— А почему у тебя шторы всегда задернуты? Ты что, не любишь солнечного света?
— Просто я не люблю, когда кто-то вторгается в мой мир, — несколько грубо ответил я. — Не пора ли тебе домой?
Она вздохнула, взяла куклу и ушла, рассерженная, даже не попрощавшись.
А ночью я проснулся от детского плача. Я был в шоке, когда, включив свет, увидел девочку, сидящую на кровати напротив моего дивана, однако объяснил все тем, что забыл запереть дверь. Девочка всхлипывала. И хотя в последнее время женские слезы не вызывали во мне жалости, я участливо спросил:
— Что с тобой, откуда ты?
— Меня никто не любит, — еле выговорила она сквозь слезы.
— Почему это никто? Вот я, например, — соврал я, и она обвила мою шею тоненькими ручками. Я был тронут столь неожиданным доверием и, уложив девочку спать, сам уснул несколько озадаченный.
С этого дня, а вернее — ночи, я перестал быть одиноким. Девочка приходила ко мне и уходила неведомо куда, когда ей заблагорассудится. Сначала я мирился с этим, затем привык, а потом стал скучать без нее, все-таки вдвоем всегда веселее, нежели одному. Кроме того, мне приходилось заботиться о ней, а когда заботишься о ком-либо, забываешь о собственных невзгодах и в жизни появляется хоть какой-то смысл.