Когда я очнулся, было так же темно. Голова раскалывалась от боли. Рядом на грязном бетонном полу валялся пьяный Калюля. «Это не вытрезвитель, — подумалось мне, — в вытрезвителе есть лежаки и дают простыни. Где же мы?» В углу что-то зашуршало. Приглядевшись, я различил силуэт огромной крысы. Вот твари! Даже бетонные полы им не преграда. Я подошел ближе и понял, что это была тупая крыса, потому что она нисколько не боялась, а, напротив, злорадно ухмылялась.
Ногой я растолкал Калюлю:
— Вставай, герой.
— А что, уже завтрак? Что дают? — сквозь сон пробубнил тот.
— Как всегда, яичницу. Калюля потянулся и сел:
— Как сыро у тебя. А что, кровати не было? Пива нет? Он все еще находился в мире грез и туманов, и, чтоб вернуть его в реальность, я пнул его в бок и сказал:
— Очнись, придурок, мы в тюрьме.
— В какой тюрьме?
— В крысиной.
Тут только он начал что-то осознавать и потихоньку трезветь.
— Что у тебя с головой? У тебя кровь.
— Раскололась от вчерашних впечатлений.
— Ничего не пойму, и всю ночь Гитлер снился.
— Он не снился. Он завербовал тебя. Теперь ты главный эсэсовец, — мрачно пошутил я.
— Да пошел ты со своими шутками!
— Я бы пошел, да некуда. Стены кругом.
И тут только Калюля полностью включился. А когда он трезв, то умница и может многое. Главное — заставить его думать.
— Откуда эта крыса? — немедленно спросил он. — Ты же не допускаешь, что ее тоже посадили под арест?
— Наверное, с улицы.
— Вот именно. Значит, у нее должен быть ход. Надо прогнать ее и посмотреть, куда она сунется.
— А потом мы полезем за ней, — догадался я и стал хохотать на всю камеру, потому что эта мысль мне показалась очень смешной. — Я понимаю, что ты маленький, но боюсь, что даже ты не влезешь в эту нору.
Калюля был сдержан и серьезен. И, несмотря на мои возражения, начал гоняться за крысой, пока та куда-то не юркнула, а Калюля с разбегу влетел во что-то хрупкое. Раздался шум, треск, и мой приятель неожиданно исчез.
Из открывшейся дыры шел свет. Заглянув в нее, я увидел офицера в шинели вермахта, с удивлением рассматривающего моего товарища, который беспомощно валялся рядом. Помня, что сила во внезапности, я не стал медлить и с криком «Бей фашистов!» прыгнул на офицера сверху и оглушил его, а затем, забрав револьвер, пошел по коридору бетонного бункера.
Я нашел фюрера в одной из дальних комнат. Я был в ярости, но Гитлер даже не посмотрел в мою сторону. Он сидел за столом в раздумье и внимательно изучал карту Америки.
— Как ты думаешь, — спросил он, — сколько арийцев должно родиться, чтобы заселить эти огромные пространства?
Я посмотрел на него с сожалением, но то, что он произнес далее, было страшно:
— Да всего две тысячи! Вот так!
— Знаешь, Гитлер, мне это по фигу, я пришел застрелить тебя, но сначала хотел бы закончить наш разговор в пивнушке. Что бы ты хотел такое сделать, самое важное в твоей жалкой жизни, чтобы стать абсолютно счастливым и без сожаления покинуть этот бренный мир?
Он посмотрел на меня глазами крысы, однажды убитой мною, и сказал:
— Я бы хотел оставить миру картину, огромное пейзажное полотно, — такую, чтобы, глядя на мое творение, все плакали и хотели жить.
Я подумал и не стал стрелять. Ну его, пусть рисует.
Глава 4
Маргоша
Девочка была в гневе:
— А если б тебя убили? Ты как маленький! Ищешь смысл жизни. Для чего? Чтобы найти его в смерти?
— Прекрати, — сказал я, — это всем известная философия. И перестань упрекать меня. Ты мне не жена.
— Я лучше, — обиженно ответила она. — Я ждала тебя. Я уже почти взрослая, а ты ничего не видишь. Дур-рак!
— Ладно-ладно, — примирительно сказал я, — наверное, я не прав. Но пойми, ты для меня — цветок, за которым я ухаживаю. И только. Я хочу радоваться своему цветку, а не колоться об его колючки. Договорились?
— А ты не заметил, что это я ухаживаю за тобой?
Я посмотрел на нее удивленно и ничего не ответил. Я устал и хотел выспаться. Молча мы пообедали, и я, извинившись, прилег отдохнуть, а она стала мыть посуду. Настоящие женщины всегда моют посуду после еды.
Я лежал и думал, что всегда попадаю в какие-то переплеты. Но не помню, чтобы хоть раз вышел из них победителем. Истории меня ничему не учат. Разочарования, которые я постоянно испытываю, меня ничему не учат. Просто на некоторое время я еще глубже забираюсь в свою нору, закрываюсь от мира плотными шторами на окнах и жду, когда…