Я покупал своей Рыжей экзотические фрукты и задумчиво смотрел на их поглощение, вспоминая свое детство. В моем счастливом советском детстве не было фруктов, их просто не завозили в пригородный поселок, где мы жили. Только однажды родители продали на городском рынке урожай картофеля и купили всякой всячины, в том числе и тарелку фруктов — яблоко, грушу, виноград и сливы. Себе они не могли позволить такое, а только сидели рядом со мной и смотрели, как я ем фрукты, и радовались за меня. Так и я сидел и все смотрел на мою Рыжую.
Конечно, страдала девочка. Ведь я перестал звать ее в гости. Наверное, она обижалась, но виду не подавала. Конечно, страдала Рыжая, потому как я прогонял ее, если знал, что должна появиться девочка, иначе бы ребенок ревновал сильно. Я пытался оградить ее от этих переживаний. Конечно, страдал я, потому что разрывался между девочкой и Рыжей и надо было делать выбор.
Чтобы ни о чем не думать, я начал пить. Это встревожило девочку и совсем не понравилось Рыжей. «Ага! — подумал я. — Может, ты поймешь, что я пьяница, и наконец-то бросишь меня». Но Рыжая держалась за меня стойко, лишь временами по ночам плакала.
— Она не уходит, — бросил я раздраженно Калюле. — Прилепилась ко мне и все, сушите весла. Давай еще по одной!
Мы чокнулись. Водка неторопливо обволокла желудок, тепло разлилось по телу, а мозги затуманивались настолько быстро, насколько быстро опустошалась бутылка «Мягкова».
— С женщины снимаешь трусы лишь раз, а потом она это делает самостоятельно, — цинично заметил Калюля, явно намекая на то, что я сам создал себе проблему. — Возьми, к примеру, меня. Вот я — законченный алкоголик, но не хочу сидеть здесь в твоем сраном ночном баре. Меня гнетет мрак с самого детства, мне хочется к солнцу, которого так всегда не хватало в моей жизни. Может быть, поэтому мне так и не удалось вырасти!
Он зарыдал, налил себе еще водки и весьма артистично выплеснул ее в себя.
— Ты пойми, тебе пора уже выбираться из этого подвала, иди к своей Рыжей — она и есть твое солнце! А мое солнце я завоюю себе сам или погибну в борьбе, как Че Гевара. Я, может быть, неграм сочувствую, потому что сам такой же негр, забитый и задавленный. Потому что это моей коже не хватает свободного солнца Африки. Доколе мне существовать в мрачном гетто?!
Калюлю несло, я давно его не помнил столь велеречивым и на всякий случай добавил ему еще водки. Авось успокоится.
— Хотя негры Америки в конце концов, после ликвидации рабства, получили свободу, но они и сейчас подвергаются дискриминации, их элементарные права ограничены до предела. Во многих штатах Америки дети негров не могут учиться в школах вместе с белыми. Негров не пускают в гостиницы, где проживают белые, не пускают в театры, рестораны. Вот вам подлинное лицо «цивилизации», которой кичатся империалистические колониальные державы! Вот вам и цивилизация![13]
— Ты не одинок в любви к неграм, — заметил я, — вот в нашем городе все памятники перекрасили в черный цвет, и смотрят теперь на нас дружелюбно не только негр Пушкин, но и негр Карл Маркс и негр Маяковский. С первым-то все понятно, как был негром, так негром и остался, Карлу Марксу так и надо, довыпендривался, значит, а Маяковского за что? Ведь был он серебряным и этим вызывал ассоциации с Серебряным веком русской поэзии.
— Много ты понимаешь в Маяковском, — откликнулся Калюля. — Маяковский и был настоящим негром, вкалывал, как негр на плантации, на полях социалистической литературы и, кстати, светил, как солнце!
Я тоже уже надрался, и Калюлины рассуждения стали меня раздражать:
— А пошел ты со своими метафорами знаешь куда!
— Куда?
— Пошел ты к неграм!
Когда я открыл глаза, девочка сидела на моей постели и с укором смотрела на меня. Голова разваливалась.
13
Цитата из знаменитой речи Н. С. Хрущева на сессии Генеральной Ассамблеи ООН 12 октября 1960 г.