«I love you», — подпеваю я Полу, новые подруги весело подхватывают мой порыв, и мы дружно признаемся в любви прекрасному трепетному миру, готовому приютить нас ровно на двадцать один день, согласно оплаченным путевкам. Темные стильные очки сдвигаются на кончик носа, и поверх них я осторожно и быстро пытаюсь оценить ситуацию — понять, нет ли рядом красивых мажористых мальчиков. Мои подруги синхронно повторяют мои движения. К счастью, в толпе нет ни одного, кто бы отдаленно напоминал негра моей мечты, способного пробудить во мне хоть какой-то комплекс неполноценности. Отмечаю: мальчишки озабоченно и неуверенно рассматривают нас, совсем не понимая, что привлечь наше внимание могло бы только холодное циничное безразличие, близкое к презрению. Отмечаю также: с самого приезда лагерь оправдывает мои ожидания.
В шумной толпе через распахнутую решетку главных ворот поволокли «саквояжи» к месту построения, а там Роман безуспешно пытается командовать, но его, конечно, никто не слушает. И тут густой голос барабанной дробью ударяет в ушные перепонки: «Отррря-ад!» Все на мгновенье замолкают, удивленно уставившись на Людмилу Петровну. «В две шеренги становись!» — приказывает она и выкидывает в сторону правую руку, показывая, где нужно строиться; мы нехотя вытянулись справа от нее, чтобы выслушать короткий бессмысленный инструктаж. Даже и не помню, о чем он был. Так бывает, когда учителя на уроке начинают сыпать давно заученными фразами, вдруг задумываешься о чем-то своем и отключаешься, а главное, нет в этом моей вины: мозг сам по себе отказывается воспринимать лишнюю информацию. По этой же причине я никогда не запоминаю рекламу. Как бы ни старались мне ее впихнуть телевизионные редакторы, их попытки обречены на неудачу — тупо не слышу. И случается так, что, когда все ржут над кавээновскими шутками, в основе которых рекламные ролики, я глупо хлопаю глазами, не понимая, где смеяться.
— Предлагаю назвать наш отряд «Сагарматха», — говорит Людмила, и скрежет необычного экзотического слова возвращает меня в реальность. — Это непальское название самой высокой горной вершины, в переводе — «властелин мира». Вот и мы с вами, как альпинисты, должны покорять все новые и новые вершины…
Слова «должны» и «обязаны» всегда вызывали у меня скуку и даже апатию, поэтому я не испытала особого восторга, а, оглянувшись на ребят, заметила, что их тоже заклинило: перспектива в первый же день обозваться сагарматхами была весьма сомнительной и не вызывала энтузиазма.
Выручил Роман, до сих пор стоявший скромно в сторонке:
— А давайте назовемся просто — «Техас».
— Нет никакого смысла в «Техасе»! — вспыхнула Людмила.
— Ну почему же? На языке индейцев слово «техас» означает «друг, союзник».
И тут я неожиданно поддержала вожатого.
— Техас для нас, — сказала я, как мне показалось, негромко.
Но все услышали и подхватили:
— Да, Техас! Техас — для нас!
Решение было принято, но я вдруг почувствовала свой промах, поймав короткий тяжелый взгляд Людмилы Петровны, с которой надеялась сдружиться. И что я встряла? Язык мой — враг мой, ведь и так было понятно, что затея с «Сагарматхой» совершенно безнадежна.
— Что ж, «Техас» так «Техас», — вздохнула разочарованно Людмила Петровна и показала рукой на корпус. Занимайте места в палатах, правое крыло ваше.
Новоявленные техасцы с воплями бросились на штурм здания; я чуть тормознула с тяжелой сумкой, и долговязый парень, проносясь мимо, толкнул меня. От полученного ускорения — надо же было такому случиться! — я пролетела пару шагов вперед и в падении — какой позор! — боднула Людмилу в ее круглый зад. Она вскрикнула и, развернувшись, вцепилась в меня взглядом — брови удивленно поползли вверх, а руки скрестились на груди в бессознательной защите.
— Простите, миссис, — пробормотала я, поднимаясь с земли, сконфуженно улыбаясь и потирая ушибленную руку.
«Oh my god! Откуда ты взяла эту "миссис"? — отчаянно вертелось в голове. — Глупая попытка свести все к шутке?»
А в это время Тыковка тут как тут — и запищала, и закудахтала, как говорильная машина, не дав мне опомниться: