— В шестьдесят седьмом Хайнц вернулся в Уфу. Вернулся с надеждой найти ту девочку, в которую был сильно влюблен и которой грезил долгие годы. Искал он женщину по имени Лена, у которой могла быть брошка в виде золотой змейки, и ему показали на меня. Я же не знала, где тебя искать, и не сориентировалась сразу, не знала, как и что объяснить, да и русским языком он владел недостаточно хорошо. Я думаю, у него были сомнения, что я не та девочка из его юности, но все приметы совпадали. Хайнц рассказал, что был женат, но жена его рано умерла, оставив ему двух детей. Не долго думая он предложил уехать с ним в Германию. А что мне было терять? Скоро уже сорок, а ни семьи, ни детей у меня не было. Вот и согласилась. И радовалась новой жизни, как дурочка, пока не стали приходить твои письма. Я прятала их, говорила, что письма эти от моих уфимских подруг. Какой был смысл их показывать и что-то объяснять? Да и менять что-либо было уже поздно, ведь Хайнц ко мне хорошо относился и дети его ко мне привязались так сильно, что выучили русский язык, поскольку мне немецкий так и не дался.
Прости меня, Валя, я ведь не думала, что все так плохо получится. Это теперь я понимаю, что маленькая ложь приводит к большим разочарованиям. И жизнь моя прошла в чужой стране, в чужом доме, с чужими детьми. И рада бы я теперь все изменить и вернуться домой, да возвращаться-то некуда.
Она заплакала, и мое сердце сжалось от боли не столько за себя, сколько за бывшую подругу:
— Пусть успокоится твоя душа, Лена. Бог всех простит.
— Мне нужно только твое прощение, чтобы я могла спокойно умереть. Ведь нету никакого Бога, Валя. И души тоже нет. Разве может быть душа у опавших листьев? Если она и есть, то, наверное, у дерева. Мы же только червяки, поедающие падаль. А у червяка вместо души — память, существующая только при жизни. Поэтому и прощение ему нужно лишь при жизни, чтобы спокойно доползать отмеренный ему век.
— А кем отмеренный-то, если Бога нету? Ты не пригласишь меня в дом?
Мы вошли в уютный просторный холл с мягкой мебелью и богато расшитыми гобеленами на стенах. Вот здесь он жил, здесь, может быть, вспоминал обо мне, тревожно размышляя о возможной будущей встрече. Может быть, здесь рассказывал своим близким историю, случившуюся с ним в далекой России. Странно, но теперь он не казался мне таким родным и желанным. Принесли альбомы с фотографиями. С них глядел на меня совершенно незнакомый человек с белесыми, почти прозрачными глазами. Он улыбался. Улыбался улыбкой преуспевшего в жизни человека. Улыбался из чужого и недоступного мне мира.
Позже мы посетили ухоженное городское кладбище с широкими липовыми аллеями. На могилах горели свечки, а у Хайнца была только плита с короткой надписью: Heinrich Valter (1926–2008).
Там, на кладбище, у могилы, мне стало невыносимо жалко и себя, и мою странную подругу. Я, конечно, простила ее. Мы обнялись и еще долго вместе плакали. Присутствовавшие при этом сыновья Хайнца уважительно молчали, не догадываясь, что оплакиваем мы не их отца, а свою собственную несложившуюся жизнь.
Лена вернула мои письма. И тогда мне захотелось побыть одной. Я пошла к морю, которого раньше никогда не видела, долго гуляла по берегу, перечитывала свои строчки, думала о чем-то далеком, а рокот волн напоминал мне певучий голос родного человека из моего далекого послевоенного детства.
Стучали колеса, словно часы, отбивая улетающие секунды. Мы ехали молча. Рассказ был закончен и чай был допит, когда вернулись наши соседи.
— Как там с туалетом? — поинтересовался я.
— Да не открыли еще, — проворчал дед и виновато добавил: — Пришлось немного того… в тамбуре.
— Ну, что? Не созрел еще? — спросил круглолицый вождь краснокожих, открывая новую бутылку водки.
— Мне налейте чуток, — неожиданно попросила бабушка.
Наши попутчики удивленно переглянулись. Я молча придвинул к ним и свой стакан.
Беременное лето 2011 года
Середина лета. Солнечное пекло истомило город. Обезвожевшие жители валяются на пляжах, пытаются укрыться в тени деревьев. Увы, и ожидаемый вечер не приносит прохлады.
Мы с Алексеем Кривошеевым сидим на террасе ресторана в уфимском парке «Олимпик» и пьем зеленый чай — умные люди считают, что он лучше всего утоляет жажду. Двадцать рублей за воду, называемую чаем! Казалось бы, смешно. Но мы платим не за воду, а за место, где можно посидеть, расслабиться и понаблюдать за беременным летом.