Мы, конечно, беседуем. О чем могут говорить мужики? Да о чем угодно: о женщинах, о политике, о футболе… Леша размышляет о творчестве, а я, словно сухие поленья в костер, — это в жару-то! — подкидываю каверзные вопросы, разжигая дискуссионный пыл моего собеседника.
— Леша, не надо считать себя гением и лукавить, что пишешь только для себя. Кого ты обманываешь? На самом-то деле истинный писатель предполагает свою аудиторию. Большую или маленькую, без разницы. Это может быть и огромная армия домохозяек, и только одна-единственная любимая женщина. Творишь ведь потому, что хочешь быть услышанным, наивно полагая, что твое творение будет созвучно с чьей-то душой, найдет в ней отклик.
— Если я говорю, что пишу для себя, то это еще не означает, что я не вижу своего читателя. Конечно, надо не для себя писать, и я пишу для читателя идеального, для читателя как такового.
— Абстрактный читатель? Не фикция ли это? И что такое идеальный читатель?
— Ну вот я тебе объясняю: это категория, в которую входит множество читателей, которым мои произведения нравятся, то есть это множество — класс людей, откликающихся на то, что я делаю, у которых эстетические установки, уровень интеллектуального развития, культурный багаж совпадают с моими. Вот такой читатель реагирует на то, о чем я пишу. А есть читатель, который не реагирует на мои слова и мысли. Ну никак!
— Но ведь и не нужно, чтобы все реагировали…
— Вот-вот, я и не буду навязывать всем свою исключительность, как это делают некоторые.
— Нет, просто надо для себя решить: то ли ты пишешь для большой аудитории и сочиняешь попсу, например, или создаешь нечто камерное.
— Есть некая модель читателя, которая, пока я как писатель расту, развивается параллельно, набирает какие-то новые свойства, качества, то есть динамичная модель этого читателя развивается вместе со мной. Чем больше я познаю мир, чем больше читаю, тем больше читатель способен реагировать на то, что я прочитал. А я ведь читаю принятые вещи. Скажем, какую-то философскую классику. Потому что это мои философы, так же как Юнг — мой психолог. Не Фрейд, хотя я и Фрейда изучал. И среди поэтов есть приоритеты, отвечающие определенным параметрам. Вот Пушкин, Блок, Есенин. Синтезирую для себя идеального писателя, а вместе с ним и читателя, — читателя, так же откликающегося на Пушкина, Блока, Есенина, знающего, кто такой Юнг, что такое философское, научное учение о душе. Когда я пишу стихи, я пишу о душе, а не о тельце, предположим, девушки. Мне важно, чтобы человек был моего уровня, чтобы он понимал, что такое девушка. С другой стороны, каждый вкладывает в слова то, что может, на что способен. Правильно? Поэзия на то и рассчитана. Кто-то, может быть, вообще корову в девушке увидел. Я пишу о ней, а у читателя — зоофилические влечения. Ну ради бога, пусть он думает, что я пишу о корове, лишь бы ему было приятно.
— Понимание не всегда адекватно, более того — оно чаще неадекватно. Как раз это и зависит от опыта. Людей с совершенно одинаковым жизненным опытом найти трудно.
— Я уже переболел этим, перебесился. Сначала я пытался что-то кому-то объяснять и долго удивлялся, как можно не понимать того, что написано просто. А потом подумал: «А как же быть-то? Мир-то разный, и люди разные, ты же не один живешь на свете. Со своим даже Юнгом там». Когда я вчитываюсь в писателей, которых люблю, то пытаюсь в их ментальность как-то вживаться, открывать свое в том, что они говорят. Открывать в себе самом. Когда я пересекаюсь с ними в каком-то смысловом поле, это питательно для меня. Так же и с читателем: я думаю, если читателю интересно то, что я пишу, питательно это, он до этого дошел, ему этого не хватает. Конечно, для читателя пишешь. И первым читателем являешься ты сам. Первым прочитываешь то, что пишешь.
— Но это вот хорошо для лирики, да? Возможно, для философской лирики. Там, разумеется, можно так характеризовать читателя. Но если взять жанровые «вещи», сюжетную прозу, то в этом случае понимание читателя все-таки уже.
— Я сейчас подумал опять: да, действительно, надо высчитывать какого-то своего среднестатистического читателя с его кругом интересов, а я даже телевизор не смотрю, и оттого не знаю имен современных политиков. Мне это не интересно, телевидение перестало нравиться, оно раздражает.
— А телевизор и не нужно смотреть — такое телевидение, которое сейчас существует.
— Ну, я тоже так думаю. Жуют одно и то же.