— Что ж, есть образцы удачных включений красивостей. У Северянина, например.
— Плохой пример.
— Почему?
— Вот лучше Брюсов, мой учитель, он действительно был учитель.
— Кстати, его многие воспринимали как учителя.
— По крайней мере, он, благодаря своей воле, добился всего в поэзии. Он не обладал большими талантами, как Блок или даже Гумилев.
— Да, но знания какие!
— Знания, интеллект у него были, воля была, совершенно остервенелая воля. Тут вдохновение нужно, а он вдохновения не имел. У него не было таланта такой силы, чтобы вдохновение было, как у Пушкина. Пушкин тоже обладал широкими познаниями, но он все равно ждал вдохновения.
Гармония в жизни Пушкина была нечастым гостем, может быть, это и заставляло его творить.
— Я и говорю, гармония — она свыше. Она приходит через вдохновение. Вот Блок писал в статье «О назначении поэта»: «Кто такой поэт? Сын гармонии». Я бы сказал — дитя гармонии. Потому что женщина тоже поэтом быть может. Да? Дитя гармонии. В хаос поэт вносит гармонию. С хаосом мы все имеем дело в жизни, а вот только он один — дитя гармонии. Аполлон и над ним Бог! И Дионис еще потом. А прозе вдохновение не обязательно. Вон Веллер как строчит! Он совершенно не ждет ни вдохновения, ни гармонии. Это человек, у которого работает интеллект, мозг.
— Это тоже очень хорошо.
— Ну, а кто говорит, что плохо?
— Поэтому надо говорить, что проза бывает разная. И это правильно. И Достоевский ведь так дико писал, но не могу представить, что Достоевский писал без вдохновения. Высочайшая проза!
— Но если разбираться, то в ущерб стилистике, в ущерб…
— Да, конечно, это все признают. И Чехов говорил: «Здорово, хорошо, но как много, и как лишнего много, как уродливо в конце концов». Это понятно, но, когда я в студенческие годы открыл «Бесов», «Идиота», меня необычайно потрясла его проза. «Бесов» я читал — вообще руки потирал от удовольствия. «Подпольного человека» читал — это было настолько в тему, своевременно. И не надо было никакой стилистики. Что мне тогда было до Льва Толстого с чувством слова и стиля, которого и Бунин, и Набоков ставили выше любимого мной Достоевского?
— Есть вещи, которые нельзя назвать беллетристикой. Да? Язык не поворачивается. А ведь Достоевский писал для массовой аудитории, но вкладывал столько философии, размышлений, столько энергии, что выходили произведения глубокие.
— Получилось так, что он прорицал, он открывал такие глубины, которые действительно имели силу, люди их чувствовали, но они — мысли, идеи — еще не были никем сформулированы. Нужен был Достоевский, чтобы внести их в общественное сознание. И он был писателем общественного сознания. Он имел дело с коллективным бессознательным как поэт, собственно говоря, настоящий. Хотя его проза отвратительна, там и художества нет никакого, это мысль, идея. Она идет напряженная, он ее выражает со всеми несущественными несуразицами.
— Ты говоришь о соответствии общественной динамике, изображаемые конфликты переживались современниками, которые остро на них реагировали, а потом вдруг оказалось, что эти конфликты актуальны всегда — в любом времени и пространстве.
— Да, архитипика эта вот наша российская, народная. Но уровень Достоевского высочайший, его достичь не каждый может.
— Сейчас литература стремительно меняется. Вернее, она уже изменилась.
— Так же как и жизнь общественная.
— Старое представление о литературе и старые технологии сейчас не годятся.
— А многие люди давно говорит об этом. Я когда еще увлекался Достоевским, для меня было дико, что какая-то там женщина-критик заявила, что не может вообще его читать, что она его отбрасывает и все такое. Тогда мне, юноше, казалось, что Достоевский — высшая правда о человеке, и не знать этого… А она могла его, значит, отбросить. Какой сибариткой надо быть, тупой, самодовольной! Сейчас я понимаю прекрасно, что людям это не нужно, они…
— Нет, подожди. Мир стал настолько стремительным, что читать людям некогда, они такие объемы просто не осиливают. Достоевского и Толстого надо читать спокойно, вдумчиво.
— Мне кажется, мир стал поверхностным. Не столько стремительным, сколько поверхностным.
— Оттого он и поверхностный.
— Он, конечно, стремителен в том плане, что скоростей-то много, до хрена. Но не человеческие это скорости. Вот самолеты летают, спутники. Человек на кнопку нажал — он там, нажал на другую — здесь. А где в это время сам человек?
— Мне кажется, что и у молодежи-то условия изменились сильно, мальчишки и девчонки уже с пятнадцати-шестнадцати лет зарабатывают, носятся где-то…