— Что это вы на ночь глядя? — спросила я.
— Ребенку надо хоть раз в сутки дышать воздухом! Ох уж эта Пелагея!
— Полина, вы хотите сказать?
— Человека надо называть тем именем, каким его нарекли при рождении, — и она протянула вперед руку с вытянутым указательным перстом, как бы желая пронзить отсутствующую Полину.
Она всегда была склонна к скупым, но патетическим жестам.
Около дома мы встретили глухую старушку из соседнего подъезда, прогуливавшую огромную овчарку.
— Ципик, — обратилась Софья Яковлевна к Васе, — это Ральф. У него, кажется, болят ушки. Сейчас мы спросим, как его здоровье…
— Сходил… — лениво отозвалась старушка.
— А, кишечник… — И, смущенная своим промахом, она поплыла в подворотню.
Как ни странно, перемену, происшедшую с Софьей Яковлевной, первым заметил Иван Максимович.
— Сестра Конкордии, кажется, прикипела к младенчику, — сказал он, заглянув ко мне за папироской. — Только что распекала Полину. Вы, говорит, редко высаживаете ребенка. У него, говорит, выработается рефлекс нечистоплотности. Та сейчас же матерком — высаживай сама, если тебе интересно. Раньше старуха от таких выражений шмыгнула бы, как мышь, в свою комнату и три дня не показывалась на кухне, а нынче целую речь выдала, в том смысле, что не всякая имеет право быть матерью. Отбомбилась, схватила Васю, в другую руку горшок и — к себе. И еще мне велела принести пеленки. Откуда прыть взялась!
— Любовь творит чудеса, как известно, — сказала я.
Иван Максимович закурил, присел на край стула. Он только что вернулся с рыбалки и, как всегда в эти часы, был охвачен духом резонерства.
— Вы обратили внимание, что́ у нее на комоде? — продолжал он свои рассуждения. — Целый музей! Коробки из-под конфет, пустые пузыречки, фарфоровые яйца, бархатные альбомы, засушенные цветы, открытки, еще дореволюционные… Все самых нежных цветов. Я сейчас поглядел и подумал: что же мы, Сельцовы, храним? Красное и темное. Лешкин пионерский галстук, мои первые сапоги — чудно́ вспомнить, я в Москву в лаптях пришел. Вымпел первой бригады, Костину первую поковку… И за каждой вещью — свое время. Время у нас каждую пятилетку разное. Но, выходит, не для всех.
Да ведь это почти что цитата из Толстого: «Если время идет, значит, что-то стоит». А ведь я не верила, когда Иван Максимович говорил, что ездит на рыбалку — думать. Подозревала, что ездит выпивать с дружками. Как мы грубы и недоверчивы…
И что сестра Конкордии прикипела к Васе, он тоже верно заметил. Теперь она стала бывать у меня гораздо реже, а если и забегала на минутку, только поделиться сведениями, вычитанными из книжки «Мать и дитя».
— Ребенок, если он не идиот, должен манипулировать ручками, — сообщала она и удалялась.
— Кривые ноги не рахит, а следствие рахита. Рахит — недостаток в организме витаминов Д и С. — И она готова была защищать эту истину от любых нападок.
А я и не собиралась возражать, прекрасно понимала, что это продолжение спора с Полиной.
Однажды в метро меня остановила пышногрудая, сияющая Климович, у которой работала Софья Яковлевна.
— Извините, что я к вам обращаюсь. Я подруга Конкордии, — сказала она, не допуская мысли, что кто-нибудь может не знать Конкордию, — но Конкордия в Кисловодске, а ее сестра вас так уважает… Повлияйте на нее! Знаете, что она придумала? Идет в няньки к этой Полине! Сестра Конкордии — в няньки к хлеборезке! С ума сойти! Мы просто погибнем без домработницы.
Я молча смотрела на нее. Розовая, с блестящими глазами, бархатными бровями, в сверкающих бриллиантовых серьгах, в, легких трепещущих мехах, она была воплощением незыблемого благополучия. Какая уж тут гибель…
— Я не скажу, что это идеал, — продолжала Климович, — она медлительна, склеротична, туповата. Так бывает в семьях: одному — все таланты, другому, извините за выражение, шиш. Но честность! Куска не возьмет, нитки не стащит. Я хотела прибавить ей жалованье, так она говорит, что это ее не интересует, что она будет работать у Полины за одно питание. Верно сказано — если бог захочет наказать человека, раньше всего отнимает разум. Повлияйте на нее, прошу вас!
Вскоре Софья Яковлевна рассталась с семьей Климович, перетащила Васину кроватку к себе в комнату и зажила полной жизнью. Проходя по коридору, я слышала ее басовитое щебетанье:
— Вы хотите яблочко, ципик? Яблочко рано. Через полчаса мы будем есть супчик, и кашку, и яблочко, и, главное, рыбий жир. Вы задумались, ципик? Раньше надо сказать — а-а. Одну минуточку…