— Я считаю, что в Узком питание значительно лучше.
Прошла ночная сторожиха с овчаркой и даже не посмотрела на него. Очень высокий старик в светлом костюме, насвистывая, вышел из дверей, быстро нырнул под галерею и уселся на дальней скамейке. Может, он-то и ждет Нину? Походка у него очень самоуверенная. Вот такие протрубят весь век в лабораториях над микроскопами и колбами, а потом спохватятся ловить за хвост промелькнувшую молодость.
Почти уверенный, что старик этот ждет Нину, Аргунихин повернул и прошелся мимо дальней скамейки. Старик даже не посмотрел на него, вынул из кармана стеклянную пробирку и положил под язык таблетку. «Валидол!» — догадался Аргунихин и почувствовал, как отлегло от сердца. Он посмотрел на часы — без четверти одиннадцать. Через пятнадцать минут закроют ворота, и неизвестно, как выбираться отсюда. А главное, истерзанный бесконечным ожиданием, он теряет веру в себя, он будет перед ней безоружным. Надо уходить.
На квартире его встретила хозяйка, цыганистая толстуха с широко расставленными глазами, чем-то напомнившая Шуркину мачеху. К этой женщине у Аргунихина всегда было двойственное отношение. Взбалмошность, мелочные придирки раздражали, а уверенность в женской неотразимости притягивала. Все это было давно и мимолетно, мачеха скоро уехала к новому, молодому мужу, и больше они не встречались, но какое-то волнующее воспоминание осталось надолго.
Хозяйка предложила поставить чайник, принесла брынзу, чашки и рассказала, что сосед Аргунихина по комнате уехал в Пятигорск на два дня. Теперь ему будет просторно. Неторопливость, с какой она разливала чай, придерживая рукой крышку, подробный отчет о ценах на базаре, тихое журчание ее речи вдруг успокоили Аргунихина, и, улыбнувшись своей белозубой улыбкой, он со всей искренностью сказал:
— Хорошо мне у вас…
Она тоже улыбнулась, задорно тряхнула головой, звякнув цыганскими серьгами, глубоко вздохнула:
— Только в сезон и живешь…
И закрыла дверь на ключ.
— Ты меня не знаешь, — говорила Нина. — Я сама себя не знаю, только знаю, что нельзя жить без будущего.
Он смотрел на ее синие ресницы, на сверкающие под солнцем, гладкие, как медный шлем, красные волосы и, не веря и не желая вникать в ее слова, радовался, что она рядом, что ничуть не изменилась, как будто она и в самом деле могла измениться за два дня. Они лежали на пригорке, поросшем пожухлой серо-желтой травой, забравшись в самое глухое место в стороне от Туристской тропы. Никогда он еще не ощущал такого полного счастья минуты, никогда не был так далеко от мыслей о будущем. Он гладил ее загорелую ногу в плетеной туфельке и улыбался.
— Ты не слушаешь меня, — говорила Нина, — совсем не слушаешь. Повтори, что я сказала.
— О будущем, — сказал он блаженно улыбаясь. — А будущее — это наша любовь. Разве мало?
— Соблазняешь раем в шалаше? — Она засмеялась. — Это даже не старомодно, это — архаично.
— Какие ты слова знаешь…
— Разные. И это тоже будет очень заметно, если мы окажемся вместе.
— Ты не можешь меня унизить. Ты меня любишь.
— Гипнозу не поддаюсь. Проверено невропатологами.
— А все, что было, разве не гипноз?
— Гипноз? Каприз.
— Пусть так и будет. Ты — капризничать, а я — любить.
— Капризы недолговечны. Теперь я понимаю, что люблю только Валерия. Теперь, когда ему плохо.
— Кого?!
— Мужа.
Он вскочил на ноги.
— А ну, повтори еще раз!
— Я люблю мужа. — Она закинула руки за голову и лениво потянулась.
Аргунихин схватил ее за плечи, заставил подняться.
— Ты думаешь, что храбрая? Ты трусиха! Ты боишься рисковать. Я мог бы быть в тысячу раз хуже, быть стариком или уродом и тем более подлецом, и ты бы, не задумываясь, ушла ко мне. Лишь бы с положением. Лишь бы вот это было! — он щелкнул ее по широкому чеканному браслету.
— Спасибо, что ты не считаешь меня дурой. Это уже разговор повеселее. Но тоже не оригинальный.
— Мы с тобой сколько раз занимались… неоригинальным занятием. Стесняться не приходится.
Она посмотрела на часы.
— Мне пора обедать. Валерий будет беспокоиться. Когда ты злишься, ты мне нравишься больше. Если хочешь, можем встретиться завтра. Он уезжает в Железноводск к товарищу.