Утром он звонит в ЦК Рабис и вкладывает весь пыл души в пункты колдоговора, в смету на прозодежду и, кстати, сообщает, что готов перейти в новый театр.
Ох, как завертелось теперь колесо! Какой простор для его бешеной энергии! Не прошло и двух сезонов, а театр приравняли к академическому, перевели в другое здание; из Ленинграда, из Киева удалось переманить талантливых актеров. Гениальный режиссер привлекает отца к творческой работе, они вместе распределяют роли, принимают макеты и эскизы у художников.
Однажды отец приглашает меня посмотреть, как ведет репетицию Гениальный режиссер.
— Пока он жив, ты должна это видеть. Гениальная работа!
Эпитет, применяемый к Гениальному, определен раз и навсегда.
В вестибюле театра зеленоватый полумрак. На пустых вешалках, как ордена, поблескивают металлические номерки. Пахнет мочалкой, — в конце коридора начали мыть кафельные полы. Гениальный в застиранной ковбойке и спортивном пиджаке спешит нам навстречу. У него профиль озабоченной птицы, большой, уходящий назад лоб.
Когда отец видит Гениального, он весь лучится от радости и, подталкивая меня локтем, говорит:
— Познакомьтесь. Моя дщерь. Скоро кончает университет.
Гениальный смотрит на меня пустыми глазами, — кажется, он и не слышал, что ему сказали. Таинственно склонившись к отцу, шепчет:
— Включите Марцинкевича в списки сокращенных!
— Но ведь мы с таким трудом добились, чтобы его перевели из Ленинграда!
— Он тайный агент Таирова!
Отец засовывает палец под воротничок. Вот-вот задохнется. Но, с трудом успокоив себя, тихо и миролюбиво говорит:
— Александр Яковлевич очень болен, ему не до нас. И потом, кто же будет играть городничего?
— Кто угодно. Хоть осветитель.
— Театр погибнет, если мы будем бросаться такими актерами! Я не могу согласиться. Воля ваша, но я буду конфликтовать.
— Конфликтовать? Конфликтовать!.. — В глазах Гениального загораются безумные огоньки, он заливается простодушным смехом и с интересом, будто в первый раз, смотрит на отца.
На репетиции отец, весь подавшись вперед, любуется Гениальным. Он водит по сцене за ручку вялого, туповатого актера Иванова.
— Считайте: раз, два, три! Поворачивайте голову влево. Туда ушла ваша любовница Лабковская. Раз, два! Вынимаете портсигар. Раз, два, три! Стучите папиросой о крышку. Ритм! Ритм делает образ!
И верно, по сцене ходит не мешок Иванов, а сухой, расчетливый бизнесмен, этот человек зря глазом не поведет, ни одного пустого жеста! Чудо происходит на моих глазах. Гениальный действительно гениален. И может, надо показывать зрителям не спектакли его, а репетиции?
— Честное слово, Иванов будет иметь успех! — шепчет отец. — Этот бездарный чурбан Иванов будет иметь успех. Гениально! У него и телеграфный столб может сыграть Гамлета!
На другой день отец с утра начинает конфликтовать с Гениальным. Он ставит на ноги местком, партком, Главискусство. В свою очередь Гениальный поднимает против Марцинкевича актеров и пытается вовлечь в эту интригу своего знакомого высокоответственного товарища, специалиста по вопросам электросварки. Чаши весов колеблются. Кажется, справедливость вот-вот должна восторжествовать, но тут неблагодарный Марцинкевич делает неожиданный вольт и убеждает Гениального, что это именно отец — тайный агент Таирова, да еще и молодого Охлопкова, и хорошо еще, если не тайный агент Антанты. Гениальный заявляет, что он не может работать с таким коварным человеком. Отец уходит из театра, Марцинкевич остается в труппе.
Два дня отец отсыпается, на третий разыскивает где-то на полатях темно-красный бархатный жилет, поверх него облачается в бумазейный халат, пригорюнившись, садится за стол, стараясь поточнее воспроизвести мизансцену суриковского «Меншикова в Березове». Мама полна сочувствия, но, как всегда, не может попасть ему в тон. Считая, что в печальных обстоятельствах надо бодриться, она бегает по комнатам, пританцовывает, напевает:
Отец смотрит на нее с самым угрюмым видом.
— Каменные сердца, равнодушные люди, — шепчет он. — Джим второй день показывает лапу, и никто не догадается позвать ветеринара.
Нашего огромного польского пуделя, собственно, зовут Антип, но отец и Феня перекрестили его в Джима. Неумеренным баловством отец превратил этого простодушного пса в ханжу и лицемера. С утра он обкладывает Антипа кусками колбасы и сахара — пес скорбно отворачивается. Но как только захлопывается дверь за отцом, он сжирает все подряд и мчится на подоконник облаивать прохожих. В последнее время ему кажется, что этой комедии недостаточно, и он начал поджимать переднюю лапу, делая вид, что не может на нее наступить. Тут он немножко просчитался: путает лапы — хромает то на правую, то на левую.