— Мы-то, — говорю, — не хуже, да официанты у нас другие.
Все-таки сделала по-своему. В ресторане светло, люстры хрустальные, играет оркестр — никому мы глаза не мозолим, а веселее мне не стало.
Вышли мы на улицу, и она заскучала.
— Хотела тебя развлечь, а ты как буфет с посудой. С места не свернешь, только дребезжишь…
Не нравится — что поделаешь! Простился на троллейбусной остановке, провожать не пошел и прямым рейсом — домой.
Вскоре я простудился, заболел гриппом. Не виделись мы недели полторы.
Как вышел на работу, вечером, ясное дело, к ней. Обрадовалась было, а потом замолчала. Не то чтобы надулась, а присмирела. Молчит, в окно смотрит. Я этого терпеть не мог, когда она в окно смотрела. Как в первый день знакомства рассказала про своего Вадика, что он все видом из окна любовался, так с тех пор мне все мерещилось — если подойдет к окну, значит, Вадика вспоминает.
— Что, — спрашиваю, — скучно со мной?
— Нет, — говорит, — не скучно, а так…
— Что так? Договаривай.
— Тяжело как-то…
— Как же тебе полегче хотелось бы?
— Так, чтобы ты жить без меня не мог.
И заплакала.
Я туда-сюда ее утешать. Стали мы выяснять отношения. Мне и в голову никогда бы не пришло, на что она обиделась! Оказывается, зачем писем не писал, пока болел. Да я и в жизни себе не позволял такого, живя в одном городе, письма писать! С фронта, бывало, раз в два месяца весточку подавал. Ну, коли у нее такие понятия, попросил прощения. Обещал в следующий раз быть умнее, писать каждый день. Поплакала, посмеялась и простила меня.
На другой день в гараж звонит: обязательно приезжай. А у меня вечером как раз дело намечалось — новая работа по совместительству.
— Что-нибудь случилось? — спрашиваю.
— И да и нет… — говорит.
Назначили час. Я свое дело скомкал. С одним начальником поговорил, другого не дождался. Боялся после вчерашнего к Клаве опоздать.
Явился. Спрашиваю, что за происшествие. Она улыбается:
— Скучно мне без тебя.
Такое меня зло взяло, так мне стало обидно, что начальника базы я из-за бабьих глупостей не дождался. Так бы и треснул по чем попало. Все-таки сдержался.
— Вот что, — говорю, — совершенно неправильно ты живешь. Пустая у тебя жизнь. Одинокая женщина и возраст не первой свежести, занялась бы ты общественной работой, членские взносы собирала бы или еще что по месткомовской линии…
— Я, — отвечает, — ничего этого не умею и мне не интересно.
А мне, думаю, очень интересно на двух службах баранку крутить, каждую секунду рисковать, что под колеса какой-нибудь пьяница кинется?
Тут я ей целую лекцию прочел. Вспомнил, что нам агитатор рассказывал по моральным вопросам, кое-что из газет добавил. В общем, разъяснил, что индивидуализм — это обывательщина, что человек должен развиваться по трем линиям: производственной, общественной и личной. А если взять применительно к ее жизни — почта, какая-нибудь общественная нагрузка и наши с ней отношения.
Так как-то у меня это складно получилось, даже настроение поднялось. Посадил я ее на колени и начал, как ребенка, качать. Крупная, очень крупная женщина была. И тяжело, и приятно, и совсем у меня мысли в другую сторону направились. Ну, да что об этом вспоминать…
Прошло несколько дней, залетел к ней — не застал. Утром на почту позвонил, сказала, что не может встретиться после работы. Тревожно мне как-то показалось, никогда еще этого не бывало.
Увиделись мы только через неделю, и не у нее, а на Рождественском бульваре. Жили, жили и дожили, что свидания на улице назначаем. Как девятиклассники.
Этого вечера мне не забыть. Бывают у нас в Москве в декабре такие теплые дни — не поймешь, не то весна наступила, не то осень воротилась. Оттепель еще не началась, но вот-вот примется капель. Небо тяжелое, темно-серое, как байковое одеяло, фонари будто подтаяли, желтыми кругами расплываются, и снег, слежавшийся, сырой, толстыми кусками, как вата, лежит на черных ветках.
Я пришел минут на десять раньше срока. Сел на скамейку, закинул голову и смотрел, как реклама кино на Сретенке загорается: красное — зеленое, зеленое — красное… Кто бы знал, как я ревновал ее всю неделю! Не сомневался, что любовника завела. Видел его, как живого: высокий, молодой, в узких брючках, усики, по улице ходит с ней в обнимку — целиком и полностью модерновый.
Как я клял себя, что не мог ее удержать! Что она от меня видела? Ни заботы, ни денег. Семью бросить даже и не заикался. А ведь надо же ей о чем-нибудь мечтать. Удовольствие получать — дело мужское, женщины на это мало внимания обращают.