— Я тоже долго не могла привыкнуть, хуже всего мне было от здешнего обычая носить воду в бадейке на голове.
— Это всем дается нелегко, пока не привыкнут. Я бы вам советовала, Мадленка, прежде чем по воду пойти, поучиться этому дома. На голову кладется мягкое кольцо, вроде венка, и на него ставится бадейка, тогда она стоит ровно и голове не больно. Сперва научитесь носить пустую бадейку и только потом наполненную, вначале походите с нею дома по кухне, пока не привыкнете уверенно держать голову и тело. Завтра я вам покажу, как это делается.
— Спасибо. А нельзя мне носить воду в бидонах? Я к ним привыкла, нести их легко, и воды за один раз принесла бы больше, — робко спросила Мадла.
— Девонька моя, понятно, что вы бы за один раз больше воды принесли, но всюду свои обычаи, и под них у хозяев посуда приспособлена. Например, в Праге воду носят в больших бадьях на спине. В такую бадью помещается фунтов[12] шестьдесят, поднимешь ее на третий или на четвертый этаж, и ноги дрожат, как осиновый лист, еле дух переводишь. А то, что в бадье больше воды принесешь, это верно.
— А лучше всего ведра, в которых у нас везде воду носят, в ведрах легче всего носить, — высказалась Анча.
— В ведрах? — удивились Гаек и Мадла.
— В ведро входит столько же воды, сколько и в бидон. Оно круглое, как бадейка, а наверху железное полукольцо, за которое ведро цепляют к коромыслу.
— Всюду свои обычаи, и если хочешь жить с людьми по-доброму, волей-неволей приходится к ним подлаживаться, — сказал Гаек.
В разговорах прошел ужин, и Анча стала собирать со стола. Но Михал снова налил вина, выпили за здоровье и «кому за что хочется». Мадла отказывалась, но пришлось выпить из уважения. Вино ее развеселило. Заговорили о разном, о делах Михала и Гаека, о знакомых, о том, кто как живет, о самих себе.
Наконец Гаек завел речь о мальчиках, которых оставил в трактире под присмотром Якуба, и спросил Михала, не знает ли он мастера, который бы их взял.
— Это может быть любой ремесленник, не обязательно сапожник, — добавил он, — лишь бы человек был порядочный и добросердечный.
— Дружище, милый, — сказал Михал, — если бы эти ребята могли платить, я бы нашел для каждого из них по десять мастеров, из расчета же год бесплатной работы за год ученья мальчишку охотно возьмет только тот, кто собирается превратить его в домашнего раба. А если появится мастер, у которого ученикам живется хорошо, слух о нем тотчас же разнесется по всей Вене и молодежь повалит только к нему.
— Отец, — вступил в разговор Яноуш, — на Охотничьей улице есть столяр, Крчек его фамилия, ему нужен ученик, сегодня он в кузнице говорил об этом нашему мастеру.
— Ах, Кершек, — сказал Михал, с трудом произнеся фамилию, — в самом деле, он хороший человек, но строгий. Если он возьмет ребят, они могут сказать тебе спасибо.
— Я уже несколько раз обращал внимание на его вывеску и подумал, что он, должно быть, хороший человек, если свою уважаемую фамилию написал по-чешски, не то что многие, которые пишут ее на немецкий манер так, что сам господь бог не прочтет, — сказал Гаек.
— Ну и у вас, дружище, фамилии, язык можно сломать.
— Только такой неуклюжий, как у тебя, — рассмеялся Гаек. Они часто поддразнивали друг друга, но никогда не ссорились.
— А сегодня уже два ученика сапожника вас спрашивали, — сказала пани Катержина, — по-моему, они из Пржикопа.
— Знаю, знаю, я им кое-что обещал. Бедняги ходят почти голые. Когда я их в прошлом году привез, это были здоровые ребята, а теперь какие-то хилые, несчастные, жалко на них смотреть, — сказал Гаек. — Если бы родители увидели, что тут дети испытывают, то не посылали бы их сюда, уповая на бога. Сердце слезами обливается, когда видишь, какие тяжести они таскают по городу, сколько по дому работают, какие им приходится выносить мучения и побои. Если мастер милосердный, то жена, дети или подмастерья злые. На ученике ездят все кто может, все на него валят, каждому он должен угодить. Учение ремеслу на последнем месте. Заболеет ученик, его отправят в больницу, и никто о нем больше не вспомнит. Если поправится — хорошо, если умрет — как камень в воду канет. Правда, некоторые мальчишки ведут себя ужасно и неудивительно, коль у них такая школа жизни.
Хуже всего то, что растут они, как дикие звери: ни к чему не стремятся, ничего не хотят знать, каждый предоставлен самому себе. Кому какое дело, что получится из такого ребенка? Если он станет вором, его накажут. Если станет хорошим человеком, ему же лучше. Сколько раз я думал об этом, однако что толку, мне этого не переделать. Помочь могу лишь некоторым, да и то в пустяках, но это капля в море.