— Сделал доброе дело и никогда не считай — оно в другом месте учтено! — говорил он. Иржик навсегда запомнил отцовские слова.
В течение года старый Гаек ездил в Вену не регулярно, а лишь в тех случаях, когда набирался груз полотна, в остальное же время занимался хозяйством.
Иржику несколько лет пришлось учиться в школе, а потом он еще ходил к пану патеру на дополнительные уроки. Когда научился считать, писать и читать по-чешски, отец отослал его в Броумов в обмен на тамошнего мальчика, который осваивал у них чешский язык, а Иржик в свою очередь должен был научиться в Броумове немецкому. Там он ходил в школу и за два года, благодаря своим способностям, научился читать и писать по-немецки и разговаривать на тамошнем немецком наречии. В тот год умер его младший брат, и он остался в семье единственным сыном.
Отец приехал за Иржиком, ему посоветовали послать мальчика учиться дальше, потому что у него была хорошая голова.
— Э, хорошая голова каждому сгодится, а не только господам, — ответил на это отец, — хорошая голова нигде не пропадет. Если парень хочет, пусть учится, только лучше стать хорошим хозяином или возницей, чем плохим студентом. Пусть сам выбирает!
И Иржик вернулся с отцом домой. Он присматривался к хозяйству, иногда, пока отец был жив, ездил с ним в Вену. После смерти отца мать хотела отдать все имущество Иржику и вместе с несовершеннолетней дочкой перейти на его иждивение, чтобы он мог жениться. Но несмотря на свои двадцать пять лет, он и слышать не хотел о женитьбе. Он оставил хозяйство матери, а сам обзавелся гужевой упряжкой и стал регулярно, каждый месяц, ездить в Вену. Понятно, что поначалу он перевозил немного, ездил всего с одним возом, но порядочность, знание языка и умение писать, услужливость и доброта очень скоро создали ему хорошую репутацию, у него завелось много знакомых, так что через два-три года Гаек уже мог ездить с двумя возами, а в тяжелый впрягать две пары жеребцов. Кони стоили дорого, но он их все равно купил.
— Ну что ж, сэкономлю на пристяжных, — говорил он, — пусть еще дороже стоят, зато я радуюсь, когда вижу, как мои кони легко вышагивают перед возом, словно он негруженый. Не люблю смотреть, как животные надрываются и тянут из последних сил, а я должен их все время кнутом подгонять.
Кнут он носил лишь для острастки да по привычке, как отличительный знак своей профессии.
Был у него также белый молодой пес, пинчер, которого он однажды на дороге спас от смерти и привез домой. Пес стал сопровождать его во всех поездках, превратился в бдительного сторожа обоза, а Гаек без него не мог куска съесть, так он любил пса.
Прошло три года после смерти отца, и снова мать принялась настаивать, чтобы Иржик женился, третий десяток, мол, уже, давно пора.
— Так ведь мне, матушка, некогда даже посвататься к девушке, — смеялся он в ответ.
Мать, однако, не оставляла его в покое и каждый раз, когда он приезжал домой, расхваливала то одну, то другую девушку, приглашала их домой к дочери в надежде, что, может, какая-нибудь и тронет его сердце, но ни одна из них ему не нравилась. Он хвалил их, умел с ними ласково поговорить, лучше любого деревенского парня. Когда случалось собраться музыкантам, а Иржик как раз был дома в это время, он с удовольствием с девчатами танцевал, но ни одна из них не была ему мила настолько, чтобы он мог подумать: «Эту бы я взял в жены!», хотя многие были бы не прочь выйти за него замуж.
«Как же, Иржи Гаек, он привезет себе невесту из Вены со шлейфом и в шляпе», — язвили девчата. А парни вторили им, мол, у него наверняка есть какая-нибудь венка, только он помалкивает.
— Кто знает, по каким горам бегает та, что мне достанется, — бывало смеялся он.
Мать верила ему, хотя, конечно же, это ее тревожило. Все его сверстники были уже женаты, а сын, пригожий собою, при хорошем деле так и состарится неженатым, это никак не укладывалось у нее в голове и казалось нарушением обычного порядка.
В начале мая, прекрасным утром, едва начало светать и трижды пропел петух, в одной из хат деревни Есеницы бесшумно открылась задняя дверка, и в ней показалась молоденькая девушка с узелком за спиной. Тихонько переступив порог, она обернулась, неслышно опустила защелку двери, несколько раз глянула на маленький садик, потом, словно тень, проскользнула вдоль стены к окошку горницы. Наклонив ухо, прислушалась, но всюду было тихо. Прижала к губам стиснутые руки и, воздев глаза к небу, на котором еще кое-где мерцали звездочки, немного постояла недвижно, затем быстро поднесла руку к окну, словно благословляя его, повернулась и вышла из садика во двор. Из будки к ней выскочил пес, но не залаял, а стал тереться об ее ноги. Она погладила его по голове, откинула щеколду хлева, где лежала Лыска, которую она много раз пасла, и тоже ее погладила по лбу, по бедру, потом, плача, заперла хлев, еще раз оглядела все вокруг и повернулась к низкой каменной ограде. Пес пошел за нею, но она вполголоса велела ему идти в будку. Пес послушался, а она перелезла через ограду и очутилась на дороге, которая задами вдоль деревни вела в поле.