— Передайте привет матери, и пусть она меня простит, как вы... и зовите иногда к себе Марженку, она хорошая, — попросила Мадла, одеваясь.
— Я все сделаю... а ты не забудь сообщить, как добралась и как там все. Если бедняжку Вавржинека отыщешь, будь ему матерью. Он был упрямый... И передай от меня привет Гаеку.
— А он знает вас?
— Как не знать, я ведь ехала с ним до Градца, везла туда пряжу да не помнила, куда с нею идти, так он послал со мною своего парнишку, славного такого, подростка уже, тот и привел меня на место. Скажи ему только, что Неедла из Есениц шлет ему привет. Ну, так... мы ничего не забыли?.. Подумай. Хоть какой-нибудь складной ножик взяла? Вот, бери мой, он тебе понадобится, как соль... и соль... надо же, чуть не забыли... Ну, кажется, все?.. Думай!.. Бетка, возьми-ка это!
Бетка положила узел в заплечную корзину, будто идет она в город за чем-то, и стала у двери. Тетка и Мадла оставались еще в горнице.
— Ну а четки-то у тебя есть? — снова спросила тетка, чтобы продлить прощание.
— У меня молитвенник.
— Да что там молитвенник, ты должна иметь четки, вот тебе мои, я молюсь перед сном, — и из кармана, откуда она перед тем вынула складной нож, достала четки, поцеловала их и протянула Мадле.
— А что же вам останется... господи... вы все мне отдаете.
— Бери... я могу ведь достать те, что ношу в костел, — и, положив руку Мадле на плечо, другую опустила в глиняную кропильницу, стоявшую у двери, и трижды перекрестила племянницу.
— Пусть хранит тебя в пути господь бог от всякого зла, чтобы ты вернулась такой же, как уходишь.
С этим благословением старуха проводила за порог племянницу, которую любила, как родную дочь, подождала, пока не захлопнулась за нею калитка. Затем вернулась в горницу, погасила лучину, открыла ставни и, опустившись коленями на скамеечку у окна, сложила руки и начала молиться.
Постепенно стало слышно пение уже не одного, а многих жаворонков, утренняя заря разлилась по небу так, что золотые лучи солнца осветили темные вершины кладзких гор. Деревня ожила, но Мадла с Беткой были уже далеко от нее.
Наверно, в десятый раз Бетка вскакивала с лавки перед трактиром в предместье Яромержа, думая, что едет папаша Гаек. Они сидели тут час, а он все не ехал.
— Я вся, как на иголках, Бетушка, может, мы его прозевали?
— Как это прозевали, мы ведь сидим у самой дороги, да тут и мышь незаметно не проскочит. Вы только не бойтесь, Мадла, здесь нас никто не знает и искать не будут.
— Кто знает, теперь уже нашим стало известно, что я ушла, могут и послать за мною.
— И пусть. Хозяйка скажет вашим родителям, что отослала вас в Рыхнов к тетке, чтобы вы все эти страхи позабыли. И только через несколько дней сообщит матери, куда вы отправились... Пускай там ищут.
— А ты не проговоришься, Бетушка, если тебя мельник...
— Да я лучше себе язык отрежу, — перебила ее Бетка, — чем скажу что-нибудь про вас этому злодею. Не знаете вы Бетку!.. Пусть вынюхивает, я заведу его на крышу и скину оттуда как козла, ничего он не узнает... Я ведь сказала нашей хозяйке: «Если вы заставите девку выйти за этого плешивого антихриста, она до свадьбы не доживет». Золотая моя Мадла, я старая... я всего лишь прислуга и то не пошла бы за него, а как же вам этого хотеть, такой красавице! Жаль было бы отдать вас за такого мерзкого брюзгу... один его нос чего стоит — как шпиль у башни, а глаза, как у василиска, того и гляди порчу напустит. И хоть бы что-нибудь в нем хорошего было, а то ведь — прости, господи, — черт пакостный. Умрет, так в аду на нем пахать будут.
— Ну что ты, Бетушка, не говори так... я... хоть и могла бы его бранить... зла ему не желаю, только бы он меня в покое оставил.
— Что ж, вы добрая, да ведь не все такие, вот познаете свет, тогда увидите. Пусть на вашу долю выпадет не много испытаний да чтобы попали вы к порядочным, добрым людям, которые бы относились к вам, как к родной... Ну, надо еще разок взглянуть, не едет ли, — спохватилась Бетка и ушла за угол трактира, хотя и с лавки дорога была хорошо видна. — Ну, кто-то едет... воз, как дом... это будет он!