Масленников, расстроенный и подавленный, не решался подслушивать, но тем не менее к нему порой доносилось кой-что из разговора.
— Не могу, не могу! Вас трудней, нежели кого-либо другого, устроить, — кричал Камышинский: — у вас аттестат замаран, все равно что волчий билет. За вас хлопотать — только себя компрометировать. Я облагодетельствую вас, а вы потом и спасибо мне не скажете.
— Жену заложу, детей вызвольте!.. — лепетал проситель.
На лестницу, тяжело ступая, еще входил кто-то. Масленников оглянулся; новоприбывший, рослый детина, одет был в форму кондуктора городской железной дороги. Он вздыхал и временами всхлипывал: тогда могучая грудь его под толстым синим сукном мундира вздрагивала и колыхалась. По щекам текли слезы, и он отирал их синим клетчатым платком.
Вслед за ним, шелестя шелковыми юбками, в кокетливой траурной шляпке, поднималась по лестниц пикантная вдовушка, лет тридцати восьми.
Камышинский в это время выпроваживал Левшина. Лицо последнего сияло уже довольством.
— А, Марья Дмитриевна! — воскликнул Камышинский, завидя вдовушку: — какими судьбами?! Признаться, не ожидал. Напрасно только, голубушка, побеспокоились так рано: я бы сам зашел к вам. Сейчас я занят скучными-прескучными делами, да и неудобно здесь. А вы вот что, дорогая моя, ровно в 12 часов дня приходите на главную станцию городской железной дороги и подождите меня там. Мы встретимся, зайдем в ресторанчик позавтракать, или разопьем у Семадени по чашечке шеколаду и поговорим обо всем, — при этом старикашка многозначительно подмигнул вдовушке.
— Прекрасно, — ответила та, глядя на него с улыбкой и, пожав крепко руку, спустилась с лестницы, все так же шурша шелковыми юбками и спускающимся позади куском крепа.
Кондуктор и Масленников посторонились, уступая ей дорогу.
— Ваше в-дие, — начал первый каким-то надорванным голосом: — явите божескую милость! Неужели я должен погибать, в босяки идти?..
— Пошел вон!.. Я таких мерзавцев не терплю, — оборвал его Камышинский. — Тебе что надо? — покосился он на Масленникова и, не дослушав слов последнего, пригласил его в комнату. Тот молча проследовал.
— Двери, братец, затвори на крючок, — сказал Камышинский.
Масленников молча исполнил требуемое, после чего вступил в кабинет, где у письменного стола сидел Камышинский.
— Что скажешь хорошенького? — со скучающим видом обратился к нему старик, в тоже время развернув какое-то письмо, и принялся его читать.
— Будучи наслышан о вашей милости, решился побеспокоить вас покорнейшею просьбою о месте, — и вслед за этим Масленников вкратце изложил свою биографию. В удостоверение своих слов, он предложил посмотреть его документы и полез уже за ними в карман.
— Не нужно мне этого, — брезгливым тоном отозвался Камышинский и потянулся рукой к стоявшей тут же бутылке вина, налил себе в стакан, отпил несколько глотков и вымолвил:
— Все лезут ко мне с местами, а где я наберу для вас мест? Много званых, но мало избранных, слыхал это? Ты просишь место кондуктора, у меня есть, к примеру сказать, одна вакансия, а на нее просятся сто человек. Как ты думаешь, кому я должен отдать предпочтение? Достойнейшему! А чем мне докажешь, что ты именно достойнейший? а?
— Ваше б-дие, кроме души, у меня нет ничего, — отвечал бедный Василий Петрович, прикладывая руку к сердцу.
Камышинский с досадою отвернулся от него.
— Слыхал я эту песню!.. На словах вы все, как на гуслях, а до чего дело придет — упретесь, — он с досадой махнул рукой. — Делай, старайся для них так, задаром, ты, Боже, видишь за что. Да я, братец ты мой, прежде всего не апостол Христов, а такой же человек, как и ты: пить, есть хочу, и у меня подметки рвутся, — брюзжал Камышинский, и в эту минуту простоватому Масленникову, в силу неизвестно какой ассоциации мысли к логики, опять вспомнились страшные бабушкины сказки; он тотчас мысленно укорил себя за глупое, почти детское чувство.
— Сделай вам добро, облагодетельствуй, а вы же потом еще меня осудите, — ворчал старик.
— Побей меня Бог, я не таков, — протестовал Василий Петрович, все еще находившийся под давлением странного, необъяснимого чувства.
— Все вы одним миром мазаны! Вот что, братец: сейчас мне некогда с тобой разговаривать. Приходи завтра, — заключил Камышинский и встал из-за стола, собираясь уходить.
— Куда я дел свой портсигар? — проговорил он, шаря по столу. Наконец, нашел его, сунул в боковой карман тужурки и оглянулся кругом себя.
Подошла служанка с базара. Камышинский отдал ей несколько приказаний и вышел, держа сигару во рту.