Раз как-то она снова назвала его дядюшкой. Гаек нахмурился, повертел кнутом в воздухе и сказал:
— Какой же я дядюшка. Меня зовут Иржи Гаек, из этих двух имен выберите одно, которое вам больше нравится, и больше, прошу вас, дядюшкой меня не называйте.
— А я тоже хотела вас просить, чтоб вы не величали меня барышней — так ведь называют только городских девушек, а я деревенская.
— Это обращение подходит к вам, хоть вы и деревенская; но раз вам так нравится, я буду вас звать по имени, — сказал обрадованный Гаек. — А вы?
— Пожалуй, неудобно будет называть вас просто Гаеком, — в смущении рассуждала Мадла.
— А называйте меня хоть Иржиком, хоть Гаеком — кому какое до этого дело. Мы ведь земляки, — добавил возчик.
На том и порешили, и никто на это и внимания не обратил; но Гаек был рад, будто у него тяжесть с плеч спала. Никогда еще эта дорога не казалась ему столь короткой. Думалось ему, что они все еще едут по Чехии, а они были в пути уже четвертый день и подъезжали к Вене. День был чудесный, солнце так и палило. Мальчики гонялись друг за другом по канавам и бегали с собачкой вокруг возов — детям и псам нипочем лишний кусок пути. Наконец, усталые, они влезли на воз, к ним подсел Якуб. Мадла шла тропкой в тени цветущих деревьев, без платка и жакетки. Лицо ее так и горело. Гаек шел возле коней, шляпу он нес в руке и все вытирал разгоряченное лицо и лоб. Временами он задумывался, и затем снова, будто что толкало его, оглядывался на девушку. Пес бежал возле Мадлы, которая стала рвать маргаритки; цветы звездочками густо пестрели в траве. Девушка делала из них букетик.
— Гаек, будет дождь, пес траву ест! — вдруг воскликнула она.
— Там вон есть более верный признак, — Гаек показал на небо, где виднелась черная туча.
— Пусть льет, лишь бы грома не было, я боюсь грозы, — простодушно призналась Мадла.
— Для кого вы нарвали этот букетик? — спросил Гаек, указывая на маргаритки.
— Ну, хотя бы для вас, если вы любите цветы; но вы ведь носите на шляпе вместо букета одни квитанции!
— Это потому, что мне не от кого получать цветы, — отвечал Гаек.
— И вы, верно, не от каждого их примете? — лукаво спросила она, поправляя букет.
— Правильно, не от каждого — это вы хорошо сказали. Но если вы мне их дадите, они будут мне милы, — сказал Гаек и, вытащив все квитанции, подал шляпу Мадле. Та с милой улыбкой прикрепила букетик за шнурок шляпы.
— Лишь бы не увяли, — сказал Гаек, надевая шляпу.
— Увянут — нарву других.
— Я был бы очень доволен, потому что, если вы захотите это слово сдержать, вам придется возвращаться вместе со мной, — отвечал Гаек, и по его глазам было видно, какую радость это доставило бы ему.
Мадла не проронила ни слова. Тут начал накрапывать дождик, и солнышко скрылось за тучами.
— Садитесь на воз — промокнете! — предложил Гаек, хотя ему приятнее было бы так вот идти вместе с ней.
— Не страшно, это майский дождик, я подрасту. А то я слишком мала, — улыбнулась Мадла и протянула обе руки под дождь, подняв лицо навстречу каплям.
— Вы малы ростом? Кто это вам сказал? — спросил Гаек, окидывая взглядом стройную фигуру девушки.
— Наша Бетка мне говорила, — отозвалась Мадла.
— Она сказала неправду — или она близорука,— заметил Гаек, отворачиваясь к коням.
Дождик припустил, Мадлена собралась сесть на воз, но там, вытянувшись, лежали спящие мальчики; Якуб тоже дремал.
— Идите садитесь на большой воз, Мадленка, — позвал ее Гаек, видя, что ей некуда сесть.
— Да я боюсь ваших коней.
— Пока я с вами, вам бояться нечего. — Проговорив это, Гаек поднял Мадлу на руки, как ребенка, и подсадил на воз. Мадла вспыхнула, как ягода калины. Гаек молча сел рядом, а сердце у него забилось, как колокол, и с минуту он не мог промолвить ни слова. Молчала и Мадла.
Они ехали по плодородной долине. Поля везде зеленые, свежие луга, цветущие сады возле домов, тут и там, будто облитая молоком, яблоня в цвету. Далеко на горизонте очертания синих гор. С одной стороны из-под темной тучи вырывались жгучие солнечные лучи, и в их свете капли дождя, падавшие из тучи, превращались в мириады алмазных, переливающихся светом, звездочек.
У Гаека на возу было устроено удобное сиденье, а парусину он откидывал, чтобы видеть дорогу.
Они долго молча смотрели на окрестности, потом Гаек правой рукой — левой он держал вожжи — взял девушку за руку и сказал сдавленным голосом:
— Мадленка, когда солнце начнет склоняться к западу, мы будем в Вене и простимся.