— Да, уж и фамилии у вас, друже, — язык обломать можно.
— Только такой неуклюжий, как у тебя, — засмеялся Гаек. Так они часто поддразнивали друг друга и никогда не обижались.
— А сегодня вас уже два ученика-сапожника спрашивали, — вспомнила госпожа Катерина. — Они, по-моему, из Пршикопа.
— А, знаю, знаю, я им кое-что обещал. Бедняги ходят почти что нагишом. Оба были такие здоровяки, когда я их привез в прошлом году, а сейчас больно на них смотреть, на бедняжек, — сказал Гаек. — Видели бы родители, что тут испытывают дети, не посылали бы их сюда так, на волю божью. Душа болит, когда видишь, какие тяжести им приходится таскать по городу, да сколько дома наработаются, да сколько холоду да голоду вытерпят, да сколько их тиранят и бьют! Если у мастера мягкое сердце — так жена у него злющая, а то дети или подмастерья. Все и всё срывают на ученике, всё сваливают на него, каждому он должен угодить. А ремеслу обучают мимоходом. Заболеет ученик — отправят в больницу, и никто больше о нем не позаботится; поправится — ладно, умрет — позабудут, будто камень, брошенный в воду. Правда, некоторые мальчишки — сущие безбожники, да ведь и неудивительно в такой-то школе. Хуже всего, что вырастают они как дикие звери: ни к чему не приспособлены, не научены знать ни бога, ни людей, каждый предоставлен самому себе. Кому какое дело до такого ребенка, выйдет из него прок или нет? Если станет преступником, — его наказывают; станет хорошим человеком — тем лучше для него. Сколько раз я об этом размышлял, да что толку — все равно не переделаю. Могу только в мелочах помочь некоторым из них, но это капля в море.
— Если бы каждый думал так, это помогло бы, милый Гаек, но не нам переделать мир, — промолвила госпожа Катерина. — С девушками то же самое; сколько их тут гибнет — тех, что пришли сюда неиспорченными, чистыми! Приходят сюда, как слепые, попадают в руки вербовщиков, которые их продают бог знает куда. Никто честно к ним не относится, никто не укажет на пропасть, в которую так легко скатиться. Господа отвращают свое сердце от слуг, не считают их необходимыми помощниками, равными себе людьми, а рабами. Говорят, кто не был на службе, тот горя не знал, и это правда. Пока работник трудится до упаду, господа к нему благосклонны. Но как только силы оставят его, он уже помеха в доме, хотя бы он там весь свой век прожил. Ругают прислугу, что она плоха; что ж, отчасти это и верно, но кто в этом виноват? Малые часы по большим ставят. Но вы не бойтесь, Мадленка, — прервала себя госпожа Катерина, увидев слезы на глазах девушки, — нет правила без исключения, есть тут и добрые господа и хорошие слуги. Я тоже служила и у злых и у добрых господ и перевидела многое, но, слава богу, прошла через все с чистой совестью. Скопила несколько золотых, подумала — все же лучше хоть кусок хлеба, да свой, чем пироги в чужом доме; сняла комнату у добрых людей и стала стирать. Скоро меня узнали и охотно отдавали тетушке Кати белье в стирку. Может быть, позднее я и вернулась бы домой, да встретился мне вот этот немец, который изменил мои намерения. Однажды он сказал мне: «Знаешь, Кати, ты порядочная, славная женщина, о какой я мечтал. Ты уж не молода, и я не молод, но я тебя люблю, и я хороший парень, значит, мы друг другу подходим. Я не богат, но прокормить тебя сумею». Вот мы и поженились, и никто из нас об этом не пожалел, — правда, Михал?
Улыбаясь, Михал протянул жене мозолистую руку и, подняв стакан, растроганно сказал:
— За твое здоровье, жена!
Гаек тоже поднял стакан и молча выпил, но не за здоровье госпожи Катерины, хоть и очень любил ее.
На колокольне святого Стефана пробило одиннадцать, когда Мадленка готовилась ко сну в маленькой, чисто убранной комнатке, куда ее отвела госпожа Катерина. Наполовину раздевшись, она подошла к окну, как часто делала дома. Откинула занавеску; но здесь не было цветущего сада за окном, не светил месяц, не было видно ни кусочка звездного неба. Черная высокая стена поднималась сразу перед окном, и Мадла поскорее опустила занавеску. Помолившись, девушка погасила свет, легла, закрыла глаза; но сна, который принял бы ее в свои объятия, не было — все еще перед нею стоял здешний мир со всеми его образами, избавиться от которых она не могла. То веселые подружки звали ее играть и работать, то ее благословляли старенькие руки, то она шла по чужим краям рядом с добрым и славным человеком — да, очень славным! То видела себя в толпе, где никто с ней не здоровался, видела себя среди высоких домов, которые будто хотели упасть на нее, видела себя в кругу хороших людей, а что будет дальше? Сон прикрыл от нее будущее, убаюкав обещанием милых уст: «Завтра, Мадленка, мы еще увидимся!».