К колодцу на площади святого Стефана по утрам и под вечер приходили девушки по воду. Там собирался негласный суд. Интимные события выносились там на всеобщее обсуждение, перетряхивалось поведение чьей-нибудь госпожи, семейные тайны всплывали на поверхность, а мимоходом шел разговор о любовниках, о новых платьях, о военных парадах, об Элизиуме и прогулках по Пратеру.
Однажды под вечер на этом месте, как обычно, стояла кучка служанок. Одна поставила наполненный кувшин на край водоема, другая стояла с пустым кувшином, третья наполняла свою посуду. Между тем шел общий разговор.
Высокая девушка играла первую скрипку.
— Я тебе все время говорю, чтоб ты не молчала! Раз я тоже служила у одной такой хозяйки, которая за грош дала бы колено себе просверлить, а служанок чуть не ветром кормила; ну, да я ей объяснила, почем пряники в Пардубицах: так ей и сказала напрямик, что, если она мне не будет давать есть досыта, я буду у нее воровать или уйду.
— Ну и что же, стала она тебя лучше кормить? — спросила ее та, у которой была такая же хозяйка.
— И-и, девушка, скупца просьбами да угрозами не проймешь. Я от нее ушла.
— Наша старуха, — ввязалась еще одна девушка, — не скупа, но любит принимать гостей, а на это у нее денег не хватает, и нам приходится потом поститься по нескольку дней.
Всеобщий смех.
— У нашей тоже сплошь визиты, каждый божий день; едва ложку после обеда положит, уже мчится, как полоумная, хоть тут дом сквозь землю проваливайся.
— А вам и дела мало до этого, а? — усмехнулась другая.
— Ясно, когда кошки нет дома, мышам праздник. Вчера у нас из-за этого был большой шум, старик не желает больше этого, он кричал, что его по миру пустят. Они на этих приемах играют в «мист»[2], и наша проиграла пятерку.
— Так ей и надо; если б ей ту пятерку пришлось отдать нищему, она бы повесилась.
— А когда не играют, то людей оговаривают, — произнесла еще одна девушка.
— И косточки перемывают за чашкой кофе, — поддакнула другая.
— Как встретятся — ну, прямо кошечки, так и ластятся, реверансы чуть не до земли; а за глаза — и слышать друг о дружке не могут, — заявила смуглая Жофка, передразнивая жесты дам.
— Вчера наша говорила о твоей, Реза, что она особа легкого поведения, — заговорила еще одна.
— А что, твоя разве на весах взвешивала поведение моей? — отрубила Реза. — Пусть твоя святоша помалкивает, все воробьи на крышах чирикают, что она сосуд греховный!
— Да ты на меня не дуйся — продаю, за что купила, — оправдывается девушка.
— А ты не покупай товара в скверной лавке, поняла? Что только выходит из уст твоей госпожи, воняет чертом, и пусть она хоть с ног до головы окуривается ладаном, церковью от нее не запахнет. Можешь ей это передать, если хочешь. Пусть там моя госпожа какая угодно, но, по мне, она хороша, и чернить я ее не дам!
— Тебе-то хорошо, Реза, я б хотела быть на твоем месте, — вмешался кто-то, — тебе часто подарки перепадают, а у нас редко кому что достанется, с этими детьми намаешься хуже вола.
— Что же ты пошла к детям? — спросила одна девушка с очень вульгарным лицом. — Хуже службы нет. Я тоже была при детях и знаю: ни днем, ни ночью покоя нет, куда не пойдешь — весь выводок за тобой; словом с кем перебросишься, а мелюзга дома все перескажет. Ну, да я сколько раз здоровую трепку им задавала, не очень-то я с ними нянчилась. Раз как-то прогулялся с нами мой кавалер, а хозяйка узнала и давай кричать, — детей, мол, ей порчу; ну, я и сказала ей: «Если я их порчу, так и гуляйте с ними сами!» — и ушла.
— Нет, я их не могу обижать, и если б не любила детей, так к ним не пошла бы, — отвечала первая. — В воскресенье я хотела пойти с Тоником к Шперлю, а тут у нас, как нарочно, ребенок заболел, и я не могла уйти, мне было очень досадно, но когда на другой день ребенок умер, я уж не жалела, что осталась дома. Бедняжечка, он был такой хорошенький! Хозяйка подарила мне на платье и обещала, что по воскресеньям будет меня отпускать с Тоником. Мне, однако, домой пора — до свидания, девушки!
— Вот дуреха так дуреха, — заговорили об ушедшей в кружке.
— А как ей везет: этот Тоник порядочно зарабатывает, хорошо одевается и вообще человек.
— Подумаешь, что за счастье — сапожник! — ухмыльнулся кто-то.
— Все лучше, чем солдат или такой вот студент, как у тебя, у которого ни кола ни двора, а он все же тебя стыдится, — отозвалась Реза. — Нет, я и на выстрел не подпустила б к себе такого любовника, для которого я хороша только вечером, а днем, если случайно встретит меня с кувшином на голове, сразу в сторону, как черт от ладана.