Хозяйка после этого заболела, но не сказала мужу о причине: он был человек справедливый и запретил бы ей такие выходки. Хозяйка, собственно, должна была бы благодарить Мадленку за то, что та избавила ее от побоев и ухаживала за ней во время болезни, но эта женщина не считала нужным благодарить служанку за что бы то ни было или проявить к ней хоть какое-то внимание, — это казалось ей ниже ее достоинства.
Даже детям разрешалось разговаривать с Мадлой только о самом необходимом; мать беспрестанно твердила им, что разговаривать со служанкой неприлично, что они могут научиться от нее грубым словам.
В доме все было немецкое, только вторая служанка была чешкой, да еще хозяйка говорила немного по-чешски; госпожа Катерина думала, что таким путем Мадла скорее станет говорить по-немецки, и надеялась, что хозяйка иногда будет ее подучивать, однако барыня говорила с Мадлой по-чешски только первое время, для того лишь, чтобы объяснить девушке самое необходимое; когда же Мадла начала понемногу усваивать немецкую речь, хозяйка перестала говорить с ней по-чешски, а если Мадла не понимала, она тотчас говорила:
— Господи, неужели вы не могли уже запомнить это, тупая чешская башка?
Вот какую школу проходила Мадла.
Иногда ей казалось, что она должна поступить как та служанка — собрать свои вещи и уйти. Терпение ее истощалось; чувство собственного достоинства и оскорбленная национальная гордость, которой никто не задевал дома, поддерживали в ней это желание. Обычно вечером, ложась спать, она думала: «Боже, и почему эта госпожа ругает чехов, будто б они родились не от женщин, будто им не светит солнце, будто бог — не отец им?». Так горевала девушка, но сердце у нее было простое, искреннее по отношению ко всякому человеку, и она не имела понятия о вражде между народами.
Госпожа Катерина об этом ничего не знала; Мадленка стыдилась ей жаловаться, опасаясь, что госпожа Катерина, не зная правды, станет обвинять ее самое; хозяйка же всегда, когда речь заходила о Мадле, говорила о ней, будто золотые россыпи сеяла. Мадла боялась, что ее будут считать слишком обидчивой, и думала, что стыдно уйти с места. Лене и Анинке она тоже не жаловалась. Анинка была довольна своим местом, и Мадленка полагала, что та ей не поверит; а у Лены всегда было столько разговоров о себе, что, слушая их, Мадла забывала о своем горе; и так у нее не было никого, кому она могла бы довериться. Гаек? Гаек был единственным человеком, которому она открылась бы, но он был далеко, и время его приезда зависело от поступления новой партии груза.
Первое время Мадла не хотела расстаться со своей деревенской одеждой — хотя бы уже потому, что ее об этом просил Гаек; но люди оглядывались на нее на улице так, что девушка сгорала от смущения. Ей, бедной, все казалось, что у нее лицо в саже или что-нибудь из одежды у нее не в порядке, пока старая Анча не объяснила ей:
— Так на вас смотрят потому, что вы румяная да красивая, здешние-то девушки все будто из творога; да еще ваше платье вам очень к лицу.
Пани Катерина, когда Мадленка ей об этом рассказала, посоветовала одеваться по-городскому, чтобы не так обращать на себя внимание. Но Мадленка послушалась ее только отчасти: сделала себе такую же кофточку, как у Анинки, и более длинную юбку, но сохранила свою деревенскую прическу. И все же люди на улицах продолжали на нее оглядываться.
По дороге на рынок Мадленка всегда заходила помолиться в костел. Ближе всего к ее дому был костел святого Яна Непомука. В первый раз она пришла туда как раз в день святого Яна. В костел она пошла с госпожой Катериною и с Анчей. Там было полно народу, и все празднично одеты. Когда священник сошел с алтаря, к органу сел один из мужчин, бывших на хорах, — старый, седовласый господин, — и заиграл знакомую мелодию песни о святом Яне.
При выходе из костела наши знакомые увидели на паперти старого господина, окруженного несколькими мужчинами.
— Это учитель музыки, чех; каждый год приходит он сюда сыграть песнь во славу нашего святого, — объяснила Мадле госпожа Катерина.
Кроме этого случая, Мадле не приходилось слышать ни чешской песни, ни молитвы, ни проповеди ни в одном из окрестных костелов.
Еще Мадленку очень мучило то, что она никак не могла ничего разузнать о своем брате. Гаек расспрашивал о нем, в поисках принимали участие и госпожа Катерина с Михалом, и Анча, и Яноушек; они справлялись о мальчике, где только было можно, но следов его не находилось. И Стрнад со Стегликом, которых Гаек отдал в ученики столяру Крчеку, расспрашивали о мальчике по имени Вавржинек. Нашлось несколько Вавржинеков, или, как их переименовали в Вене, Лоренцов, но среди них не было ни одного Вавржинека Залесского из Есениц. Мадлена думала, что брата нет уже в живых, и оплакивала его как покойника.