— И вы завтра обязательно приходите, чтоб обсудить все, — велела госпожа Катерина Мадле, когда все пожелали друг другу доброй ночи и Мадла с Ленкой собрались уходить.
Девушкам хотелось бы еще порассказать друг другу, что на сердце лежит, но их провожала старая Анча. Мадле идти было недалеко; у ее дома девушки подали друг другу руки.
— Доброй ночи да хорошего сна о Гаеке! — шепнула Лена Мадле. Та пожала руку подруге и поспешила в свою каморку, где наконец вздохнула ото всей души.
Идет жатва. В Вене, правда, о ней понятия не имеют, там, как говорила госпожа Катерина, многие не знают, как хлеб растет; на полях Гаека оживленно. Поправившийся Гаек еле дождался жатвы — не столько из-за самой жатвы, не столько из-за свадьбы, сколько из-за поездки в Вену. Хотелось ему уехать немедля, но долг удерживал его; и во время жатвы и на свадьбе он должен был занимать место отца. Поэтому он старался ничем не выказывать своего нетерпения — все равно ничего нельзя было поделать — и ждал. «Живые всего дождутся, мертвые долежат!» Гаек дождался и жатвы и дня сестриной свадьбы, дождался и следующего после свадьбы дня — дня отъезда. В доме веселье и музыка, гости валят через порог толпами, будто кто горох сыплет, а хозяин весело взмахивает кнутом и мечтает только об одном — вот бы у резвых коней, которые чуть было не отправили его на тот свет, выросли крылья и быстро донесли бы его до города, где ему предстоит узнать — будет ли он счастлив, как Маркита, или останется старым холостяком, как Якуб. Нет, не мог он дождаться, пока увидит Мадлу.
Якуб, конечно, привез ему привет от нее, рассказал ему, как барышня Мадленка испугалась, узнав о несчастье с хозяином, рассказал и о том, что Мадла похудела, что она грустна. Но горько стало Гаеку от упоминания, что барышне Мадленке не идет городская одежда. Ведь он просил ее не отказываться от деревенского платья, а она не выполнила этой просьбы. И казалось ему, что вместе с этим платьем, которое так ему нравилось, она отложила в сторону и память о нем самом. Да и разговоры о сыне судьи и речи Бетки крепко задевали его, хотя обычно он не обращал внимания на бабьи пересуды. Поэтому, трогаясь в путь, он сказал матери:
— Хотелось бы мне сгрузить эту кладь с воза, чтобы колесам было легче!
А мать подумала: «Пожалуй, добром не кончится, если Иржик не понравится этой девушке!».
Когда у госпожи Катерины обсуждали, как помочь Вавржинеку достичь цели и стать настоящим музыкантом, хозяйка дома вспомнила о старом чешском учителе, который в день святого Яна приходил в костел, чтоб сыграть для чехов песнь о святом. В тот же день Михал с Вавржинеком отправились к нему. Мысль была удачной. Этот человек оказался известным музыкантом и учителем музыки. Когда Вавржик сыграл на кларнете и на скрипке, старик сказал: «Из вас будет музыкант», — и тотчас принял его в учение. Жить Вавржинек остался у Михала, а в благодарность за гостеприимство взялся учить Яноушека игре на скрипке.
Вавржинек блаженствовал. Его полюбили, хотя он был всегда задумчив и неразговорчив. Мадла говорила, что он стал похож на отца. Большим облегчением было для девушки, что ей не приходилось больше сокрушаться о брате, но зато письмо тетки прибавило ей новых забот. Каждый вечер она читала его как молитву, и каждое задушевное слово тетки падало на сердце ее освежающей каплей росы, но была среди них и не одна капля полынной горечи, как, например, слова о сыне судьи. Если б Гаек не вошел так прочно в ее сердце, может быть, она ради своей тетки и вышла бы замуж за сына судьи, не желая платить непослушанием за всю ее любовь. Но было уже поздно. Несчастье, приключившееся с Гаеком, тоже мучило ее, тем более что она не знала, выздоровел ли он и когда сможет приехать. Она тосковала по нем и не знала, можно ли верить надежде, что она и ему так же дорога. Единственным человеком, способным ее развлечь, была Ленка, и потому Мадла часто забегала к ней посидеть в маленькой комнатке, утопающей в цветах. Цветы Ленка покупала у той бедной маленькой цветочницы, о которой ей рассказала Мадла. Не раз Мадла встречалась у подруги и с господином Томаном, который нравился ей потому, что речи его были справедливы, как и речи Гаека, и потому, что он не похож был на уличных хлыщей. Узнав его, она больше не удивлялась тому, что Ленка верит его слову, как святому писанию, и возлагает на него все свои надежды. Госпожа Катерина тоже узнала о любви Ленки: любви не утаить, как шила в мешке. Сначала она пыталась образумить девушку, но видя, что все тщетно, и прослышав от знакомых, у которых служила Ленка, что господин Томан — человек порядочный, она замолчала и только жалела девушку за то, что та тешит себя несбыточными надеждами. Она знала семью Томанов и знала, что у молодого человека, правда, добрая мать, но гордый и жадный отец, который никогда не даст согласия на этот брак.