— Я верю вам, дядюшка, — отвечала Мадла, и в глазах ее блеснула слеза, — и я охотно осталась бы дома, но это невозможно, я должна уехать. Потому я и хочу служить и уехать подальше, где люди меня не знают.
— Коли так, я с удовольствием возьму вас с собой. Подождите здесь еще немножко, я скоро вернусь. К первой паре коней не подходите близко: они с норовом и никого, кроме меня, не слушают.
Гаек повернулся и вошел в корчму. «Что случилось с этой девушкой, если ей надо уехать? Почему она так стремится в Вену?» — эти вопросы не раз приходили ему в голову, пока он разговаривал с корчмарем.
— Бетушка, не передавай тете того, о чем он мне тут говорил. Сама понимаешь, она станет мучиться, а там, может, вовсе и не так, ведь не я первая и не я последняя туда иду. А если мне будет плохо, я смогу перебраться в другое место.
— Дай-то бог, да не больно обращайте внимание на его слова: что может мужчина знать о женской работе! Везде что-нибудь да подвернется. Делаю, мол, что могу, и все. А только хороший он человек, этот Гаек, раз дал вам такой совет.
— Кажется; а ты говорила, что он старый, — ведь он молодой!
— Ну, иначе и быть не могло, раз мы сына за отца принимали. Да не так уж он молод; а рост-то! Видно, господь бог потерял мерку, когда создавал его. Когда вы рядом стояли, тебя и не видно было.
— Разве я такая уж маленькая?
— Вы-то как раз в меру, да он великан.
Так они разговаривали, и Мадла еще давала Бете различные поручения, когда Гаек снова вышел из корчмы.
— Якуб, эта барышня поедет с нами, освободи место; спрячем туда ее узелок! — крикнул Гаек своему работнику, поднял с лавки узелок Мадлы и отнес его к возу.
— Я его несла на спине и то устала, а он одной рукой поднимает, как перышко, — удивилась Бетка.
Якуб тотчас влез на меньший воз, а Гаек, взглянув, как он устраивает Мадлу, сам принес со своего воза большую попону.
— Это вам, барышня, чтоб сиделось получше, — сказал он, укладывая попону поверх сена на то место, которое для нее приготовил Якуб между ящиками. «Можно было бы посадить ее и на большой воз», — подумал возчик, но ничего не сказал, потому что всегда брал попутчиков на малый.
— Что вы, дядюшка, и на твердом хорошо будет, не хлопочите столько обо мне, — проговорила Мадленка.
— А вот подождите, барышня, как будем ехать второй день, так этого вы не скажете, а перед нами еще длинная дорога, — с усмешкой отозвался Гаек.
Кони были запряжены. Гаек велел Мадле усаживаться; Бета же, не желая прощаться с ней на глазах у людей, бывших в корчме, предложила девушке пройтись пешком: она проводит ее за город.
Гаек щелкнул кнутом, собачонка залаяла, принялась прыгать вокруг коней; Гаек распростился с корчмарем, и возы тронулись с места. Бетка провожала Мадлу за Яромерж. Шли молча, сердца обеих сжимались от тоски, и только когда вышли за Яромерж и Мадла в последний раз оглянулась на родные свои места, обе дали волю слезам.
— Ну, дай вам бог счастья, да не забывайте о нас, — рыдала Бета, видя, что возы удаляются и что дальше ей идти не к чему. Она откинула косынку с лица девушки и мозолистой ладонью погладила ее личико, свежее, как бутон.
— Подайте о себе весточку, я с радостью прибегу в Малую Скаличку к приезду дядюшки Гаека.
— Обязательно дам о себе знать, разве могу я забыть! Поклонитесь матушке... тете, Марьянке... Барушке Нивельтовой... всем, всем, и да будет господь с вами! — сказала Мадла. Они еще раз подали друг другу руки и, повернувшись в разные стороны, пошли — одна к родному дому, другая — на неведомую чужбину.
Пчелка любит кружиться над красивым цветком; человек же любит смотреть на все красивое. Что ж удивительного, если люди по дороге оборачивались вслед Мадле, а в корчмах Гаека расспрашивали, куда и откуда везет он эту красивую девушку? Что ж удивительного, если и сам Гаек с большей охотой смотрел на девушку, чем на коней? Да и то сказать, Мадла была что маков цвет. Глаза черные, горячие, а брови — будто кто их нарисовал. На щечках по ямочке, и маленький подбородочек, розовый, будто лепесток розового бутона. Рот маленький, а губы чуточку припухлые, алые, свежие, как малина. Над высоким лбом копна светло-каштановых волос, едва державшихся в прическе. Вздернутый носик не был красив, хотя часто одному не нравится то, что другому кажется прекрасным, но именно этот носик подходил к ее личику, как никакой другой. И хотя, как говорила Бета, Мадла рядом с Гаеком казалась маленькой, она все же была достаточно высокого роста и стройна, как сосенка. Ножки у нее были прямые, как струнки, а плечи будто из воска. Разговаривая о ней с другими, Бета всегда заявляла: «У нашей Мадлы тело как из масла!».