В его глазах снова появляется голод. Однако он почти сразу же его скрывает.
— Ты ведь любишь кофе, правда?
— О Боже, да, — соглашаюсь я с неловким смешком. — Для меня это очень важно, если ты хочешь, чтобы я связала вместе предложение более чем из трех слов. — Избегая его взгляда, я быстро протыкаю ложкой половинку грейпфрута и кладу дольку в рот. Грейпфрут брызгает во рту терпким соком на язык.
— Сок? — Вежливо спрашивает Алекс. Как будто мы незнакомцы, что собственно и есть.
Я киваю, он наливает мне стакан из инкрустированного хрустального графина. Я благодарно улыбаюсь, сделав глоток. Сок ледяной и такой освежающий.
— Какие у нас планы на сегодня?
— Я хотел выполнить свое обещание и отвести на конюшню. Если ты, все еще хочешь посмотреть лошадей, — говорит Алекс.
— С удовольствием, — с энтузиазмом выпаливаю я.
— Отлично. Мы могли бы даже прокатиться до озера, — говорит он. Он смеется, когда видит ужас, отразившийся у меня на лице. — Что случилось? Разве ты не умеешь ездить верхом?
— Я несколько раз ездила верхом, когда была совсем маленькой. У меня была богатая подруга, у которой был пони, но это было очень давно. Не уверена, что у меня хватит смелости попробовать сейчас, — признаюсь я.
Алекс откидывает голову назад и смеется.
— Ты? Боишься ездить верхом? Синди Форрестер, либо ты просто скромничаешь, либо не знаешь себя.
Когда он так говорит, разве я могу отказаться? И если честно, я не боюсь ездить верхом. Мысль о том, чтобы снова сесть на лошадь после стольких лет, приводит меня в восторг.
— Дело в том, что мне может понадобиться несколько уроков, чтобы я вспомнила…
— Ты никогда не забудешь, как ездить верхом. Как только ты снова сядешь в седло, все вспомнишь. Ты можешь взять Никиту. Она очень спокойная.
— Хорошо, — соглашаюсь я со смехом. — Но не скачи галопом, оставляя меня позади.
— Ах, ты испортила мне все веселье, — насмешливо говорит Алекс.
И то, как он это говорит, заставляет появиться у меня в голове совершенно шальной мысли — мы оба голые и веселимся. Избегая его взгляда, я откладываю грейпфрут в сторону и прохожу к длинному столу. Кладу в тостер четыре ломтика хлеба. Затем беру пару сосисок, несколько ломтиков бекона, кладу их на свою тарелку. Когда тосты выпрыгивают вверх, я кладу их на тарелку и возвращаюсь к столу. И начинаю делать себе сэндвич для завтрака.
Сначала Алекс с интересом наблюдает за мной, пока я делаю сэндвич, потом пожимает плечами, забирает у меня с тарелки оставшиеся сосиски и бекон, сделав себе такой же сэндвич.
— Хорошо? — Спрашиваю я, с полным ртом.
— Очень хорошо, — соглашается он, его глаза полны удивления, а солнечный свет пробивается сквозь полуоткрытые жалюзи стеклянных стен.
19. СИНДИ
Прикончив наши сэндвичи, Алекс поднимается из-за стола.
— Ну что, ты готова? — спрашивает он.
— Да, — уверенно отвечаю я, хотя мне и мерещится, что кончится все тем, что я буду лежать в канаве со сломанной шеей.
Алекс открывает передо мной дверь, пропуская вперед. Как только я выхожу наружу, он кладет свою руку мне на плечо и останавливает.
— На самом деле, ничего не бойся.
Мне кажется, это не совсем верным. Думаю, мне есть чего бояться. Например, как начинает покалываться моя рука стоит ему до меня дотронуться. И как он удерживает мой взгляд своими такими темными и непроницаемыми глазами. И я знаю, если мы простоим так еще несколько минут, то я не смогу себя контролировать, обязательно протяну руку, коснусь его аристократического лица и притяну его за голову к себе.
Он убирает свою руку, и чары рассеиваются. Я прочищаю горло и прохожу мимо него на солнечный свет. Мой клитор пульсирует. О Боже, ну почему он такой привлекательный?
Алекс идет рядом со мной, и я надеюсь, что он спишет мои раскрасневшиеся щеки на свежий воздух и нервы. Это было бы намного лучше, чем он поймет почему я так раскраснелась, в своих мыслях я такая маленькая шлюха. Конюшня, наполненная сладко пахнущим сеном. И я с Алексом голые. И я скачу на нем.
Господи, Синди, прекрати это. Сейчас же, прекрати!
Я отпихиваю этот образ, хотя это и трудно, чем кажется на первый взгляд, и поворачиваюсь к Алексу, решив перестать быть такой идиоткой, но он вдруг говорит:
— Видишь домик на дереве? — спрашивает он, указывая на большое дерево вдалеке.
Я щурюсь на солнце, замечаю хижину и киваю.
— Там прошло мое детство. Я был ужасным тираном. Не пускал туда никого. Петре разрешил только один раз, потому что она сломала руку, и она просто умоляла бабушку, чтобы я разрешил ей залезть туда хотя бы один раз.