— Не лезьте туда, куда вас не просят. Записывайте на аборт!
И прежде, чем врач успевает ей что-то ответит, со психом разворачивается и начинается удаляться от нас по коридору, громко стуча своими каблуками.
В себя я прихожу не сразу, а когда наконец-то до меня доходит суть произошедшего, я подрываюсь с места и несусь в направлении, в котором ушла Соболева.
Догоняю я её на улице. Она уже спускалась по крыльцу в своей элегантной шубке и высоких сапогах, когда «раздетая» я выскочила прямо перед ней.
— Подожди, — прошу я, пытаясь справиться со сбившимся дыханием.
Если сказать, что Соболева в шоке, то это всё равно не передаст всей гаммы чувств, что отразилась на её лице.
Мы испуганно пялимся друг на друга, неуютно ёжусь, на улице всё так же холодно, а я стою в водолазке и джинсах. Собирая все свои силы в кучу, первой нарушаю наше молчание.
— Я всё слышала.
В качестве ответа она лишь оторопело кивает головой.
Следующий вопрос даётся мне тяжко.
— Ребёнок… Он Стаса?
Настя презрительно щурится, возвращая своё самообладание.
— Не твоё дело!
— Насть… — вырывается у меня её имя, хотя, что именно говорить, я не знаю.
Но в отличие от меня у неё в запасе как раз миллион слов и обид. Она кричит, долго, громко, истерично… О том какая я дрянь, какая мразь Стас, куда можем катиться мы и вся его семья, особенно Рома. Я молча жмурюсь, стараясь дышать через раз.
В конце концов слёзы досады и обиды начинают скатываться по её щекам.
— Как же я вас всех ненавижу, — устало шепчет она.
— Ребёнок? — повторяю опять.
— Чернова! — скорее выплёвывает, чем говорит Соболева. И я вроде бы уже знала ответ на поставленный вопрос, но слышать это всё равно больно.
— И ты хочешь сделать аборт? — немеющими губами спрашиваю я.
— ДА! — глядя на меня с вызовом, чуть ли не ором отвечает мне. Потом, правда, чуть успокаивается.
Мне её жаль, чисто по-человечески. Потому что она может быть сколько угодно стервой в моём понимание, но она права. Нет, не в вопросе аборта. А в своей ненависти к нам. Мы ведь действительно… в тайне, за спиной. И пусть никто этого не хотел, и оба честно старались сопротивляться своим чувствам, для Насти этого ничего не меняло.
Пока я размышляю, что же мне делать со всем этим, Соболева вдруг очень несчастно просит меня.
— Только Стасу не говори.
— Почему?
— Потому что это Чернов, а у них пунктик по поводу детей. Если… если ты хочешь, чтобы он остался с тобой, то не говори ему ничего.
Я как-то на автомате киваю головой, то ли соглашаясь, то ли просто вторя своим мыслям.
Настя давно ушла, а я сидела в фойе клиники, обхватив голову руками. Надо было как-то осмыслить произошедшее, но у меня не получалось. Мысли словно шальные плясами по моим мозгам. Стас, не дождавшийся моего звонка, кинул краткое сообщение: «Еду». И теперь мне казалось, что мир вокруг подобен одному сплошному метроному, отсчитывающему секунды до катастрофы. А что если она уже случилась?
Что-то противное внутри меня настойчиво предлагает молчать. Стас не знает. Настя не хочет говорить. Она и ребёнка то не хочет. Всё шикарно, а Вера просто в шоколаде. Вот только Вера себя после этого презирать начнёт хлеще прежнего.
Ребёнок. Ребёнок Стаса. Ему же сейчас уже недель десять, раз врач говорила о крайних сроках. Первый триместр почти пройден… Это же уже живой человечек. А она его убить хочет. Ребёнка. Ребёнка моего Стаса.
Хочется выть. Даже не плакать. Сидеть на лавочке и выть в потолок о мировой несправедливости.
Очередное сообщение от Стаса сообщает о том, что он ждёт меня на парковке. Идти не хочется. От слова совсем. Наверное, именно нечто подобное чувствуют смертники, идущие на собственную казнь. С трудом надеваю крутку, её жёлтый цвет теперь кажется несуразным и возмутительным. Застёгиваю ворот до предела, пряча в нём половину своего лица. Глаза бы ещё куда-нибудь деть.
Машина Чернова стоит в указанном месте. Я обречённо сажусь на пассажирское место, дрожащими руками пытаясь захлопнуть дверцу. Получается не сразу.
Стас, правда, этого не замечает. Он вообще крайне бодр и доволен. Неуверенно поворачиваюсь к нему, а он сияет, радостно протягивая мне первый в наших отношениях букет цветов. Маленькие розочки, словно насмешка судьбы, застывают перед взором.
Чернов пытается поцеловать меня в щёку, благо, что мои губы всё ещё скрыты под воротом куртки. Но я отстраняюсь, не в состояние пересилить себя.
Он напрягается, обеспокоенно загядывая мне в лицо. А потом и вовсе… Видимо в моих глазах стоит что-то такое, потому что одним метким движением он откидывает цветы назад. Обидно, мне так обидно за эти маленькие розочки… Смешная, у тебя тут жизнь опять под откос идёт, а ты о розах.