Когда он, все еще в замешательстве, не ответил, она потянулась и коснулась его руки.
— Расскажи мне.
— Хэл вернулся в Штаты, — начал он, смущаясь смотреть на нее. — По крайней мере, собирался, когда я виделся с ним в последний раз. — Она кивнула, побуждая его говорить дальше. — Ханнелору помнишь? Она здесь, в Берлине. Я видел ее. Похудела. Сохранила его квартиру. — Легкий треп об общих знакомых. Что в нем понимали конвоиры, стоящие под портретом Сталина?
Рената кивнула и взяла еще одну сигарету.
— Они были любовниками.
— По ее словам. Я даже не догадывался.
— Ну, я была репортером получше.
— Самым лучшим, — чуть улыбнулся он, невольно возвращаясь вместе с ней в прошлое. — От тебя ничего не ускользало. — Смутившись, он замолчал, вспомнив, где находится.
— Нет. Это талант, — сказала она, отводя взгляд. — А ты? Ты-то как?
— Пишу для журналов.
— На радио уже не работаешь. А у тебя такой прекрасный голос.
— Рената, нам нужно…
— А Лина? — спросила она, не обращая внимания па его слова. — Она жива?
Джейк кивнул:
— Она здесь. Со мной.
Ее лицо смягчилось.
— Рада за вас. Столько лет. Ушла от мужа?
— Уйдет, когда его найдут. Он пропал без вести.
— Когда кто найдет?
— Американцы хотят, чтобы он работал на них — ученый. Очень ценное достояние.
— Неужели? — заинтригованно спросила она. — Всегда такой незаметный. Кто бы подумал. — Она опять взглянула на него. — Так что все живы и здоровы.
— Правда, я ничего не слышал о Няне Вендте.
— Няня Вендт, — произнесла она отрешенно и мечтательно. — Я обычно вспоминала всех вас. Из того времени. Знаешь, я была счастлива. Я любила работу. Ты научил меня этому. Немец бы этого не сделал, по крайней мере, в то время. Какую-то внештатницу. Я иногда задавалась вопросом, почему ты это делал. Вроде не еврей. Тебя же могли арестовать.
— Наверно, был слишком туп, чтобы осторожничать.
— Когда я увидела тебя в суде… — Она опустила голову, голос едва слышен. — Теперь и он знает, подумала я. Теперь он будет видеть только ее. — Она постучала пальцами по правой стороне груди. — Грайфера.
— Но ты, тем не менее, попросила встречи со мной.
— Больше никого нет. Однажды ты мне помог. Помнишь, кем я была.
Джейк неловко заерзал на стуле:
— Рената, сейчас я не могу помочь тебе. Я к суду не имею отношения.
— Да нет, — сказала она, помахав сигаретой. — Я не об этом. Я знаю, меня повесят. Я умру, — сказал она легкомысленно.
— Никто тебя не повесит.
— Какая разница? Ну, отправят на восток. А оттуда никто не возвращается. Всегда на восток. Сначала нацисты, теперь эти. И никто не возвращается. Я тогда наблюдала, как их отправляют. Я знаю.
— Ты же сказала, что не знала.
— Знала, — промолвила она, снова постучав по груди, а потом показала на другую сторону. — Она не знала. Не хотела знать. А как еще выполнять работу? Каждую неделю, новые лица. Как бы ты это делал, если б знал? Спустя некоторое время она могла выполнить все, что угодно. Никаких слез. Работа. Все, что там было сказано, — правда. Обувь, кафе «Хайль», все. И рабочие лагеря, она и об этом думала. А как бы еще она могла работать? Вот что случилось с ней.
Джейк посмотрел на нее и кивнул на ее настоящую сторону.
— А что случилось с ней?
— Да, — сказала она устало, — ты пришел за этим. Давай, пиши. — Она выпрямилась, кинув взгляд на конвоиров. — С чего начнем? С момента, как ты уехал? Виза так и не пришла. Двадцать шесть марок. Свидетельство о рождении, четыре фото на паспорт и двадцать шесть марок. Всего-навсего. Не считая того, что кто-то должен был прислать тебе вызов, а евреев и так уже было слишком много. Даже несмотря на мой английский. Я еще не забыла его. Видишь? — сказала она, переходя на него. — Неплохое произношение. Поговори немного — они подумают, что я перед тобой хвастаюсь. Чтобы они привыкли.
— Произношение прекрасное, — сказал Джейк по-прежнему смущенно, но взгляда не отвел. — Но я не уверен, что понимаю все, что ты говоришь.
— Выражение их лиц изменилось? — спросила она.
— Нет.
— В общем, я осталась в Берлине, — продолжила она по-немецки. — И, конечно, положение ухудшилось. Звезды. Специальные лавочки в парках. Ты все это знаешь. Затем евреев погнали работать на заводы. Я работала в Сименсштадте. Моя мать, старуха, тоже. Под конец дня она едва стояла на ногах. Но все же мы были живы. Затем начались облавы. Наши имена были в списках. Я знала, что это значит — разве она могла остаться в живых? Так что мы ушли в подполье.