— Так ты поможешь? — спросила Рената.
— Рената, ты не можешь просить меня сделать это. Извини, но я не…
— Давай по-английски, — сказала она, переходя с немецкого. — Я тебя не прошу. Я тебя умоляю.
— А его отец?
— Умер. Пока мы были в подполье. Однажды вечером он не вернулся, вот и все. И я все поняла. Я выносила ребенка сама. — Она отдала ему платок. — Отцом будешь ты.
— Подожди. Я не могу.
— Он умрет, — сказала она, пристально глядя на него. — Сейчас, когда все кончено, после всего того, что случилось.
Джейк повернул голову, посмотрел на конвоиров, увидел тупой канонический взгляд Сталина.
— Послушай, — сказал он наконец, — я знаю один приход. Они работают с детьми, сиротами, пытаются их пристроить. Я могу поговорить с пастором, он хороший человек, может, он что-то…
— Они находят семьи? На западе? У христиан?
— Вроде да. Я спрошу. Может, он знает еврейскую семью.
— Нет. Немецкий мальчик. Чтобы в следующий раз он был в безопасности.
— Ты хочешь, чтобы он остался немцем? — удивленно спросил Джейк. Бесконечный скрученный шнур.
— Я хочу, чтобы он жил. Вы американцы — откуда вам знать? Как живут здесь люди. Но обещай мне, семья, а не лагерь.
— Я не могу обещать тебе этого, Рената. Я не знаю. Я поговорю с пастором. Сделаю все, что смогу. Я постараюсь.
— Но ты заберешь его от фрау Мецгер? Прежде, чем она его сдаст?
— Рената, я не могу обещать…
— Нет, пообещай мне. Солги. Боже, неужели ты не понимаешь, что я должна сказать это самой себе? Я должна думать, что все будет в порядке.
— Я не буду тебе лгать. Я сделаю то, что смогу. Будь довольна этим.
— Потому что мне нечего предложить взамен, ты это хочешь сказать. Короче, евреев больше нет.
Джейк отвел взгляд. Каждую неделю новый список, торговля собой, не имея другого способа выжить. Он должен был стать одним из ее начальников.
— Что говорят о суде? — спросил он, пытаясь сменить тему.
— Мои адвокаты? — с оттенком презрения сказала она. — Советуют быть умнее, изображать наивность, как будто я не понимала, что делала. Сожалеть о содеянном.
— И?
— Сожалеть недостаточно. Для меня недостаточно. Я не могу забыть об этом. Я все еще вижу их лица, как они смотрят на меня. Я не могу прогнать их.
— Одна минута, — прокричал по-немецки конвоир.
Рената вытащила из пачки сигарету.
— Еще одну, — сказала она по-английски, — на посошок. Правильно, да? На посошок?
— Да. Я вернусь.
— Нет. Больше не разрешат. Только один раз. Но я так рада повидать тебя. Хоть кто-то из того мира. Снова в Берлине. Никогда не думала… — Она резко замолчала, схватив его за руку. — Подожди минутку. Не могу торговать этим, но хоть что-то, если он все еще там. Обещай мне.
— Рената, не делай этого.
— Ты сказал, они его ищут, американцы. Так что, может, для тебя это что-то значит. Муж Лины — я знаю, где он. Я видела его.
Джейк ошеломленно посмотрел на нее.
— Где?
— Обещай мне, — повторила она настойчиво, все еще держа его руку. — Последняя сделка.
Он кивнул.
— Где?
— Я могу тебе верить?
— Где?
— Как будто у меня есть выбор, — сказала она.
— Время, — крикнул конвоир.
— Минутку. — Она заговорщически повернулась к Джейку и быстро проговорила. — Бургштрассе, здание бывшего гестапо. Номер 26. Оно разбомблено, но они по-прежнему используют часть здания. Перед тем как перевести сюда, меня держали там.
— И ты видела его там?
— Из окна, через двор. Меня он не видел. Я подумала, боже, это же Эмиль, почему они его держат здесь? Неужели его тоже судят? Судят?
— Нет. Что он делал?
— Просто смотрел во двор. Затем свет потух. И все. Для тебя это важно? Ты этим можешь воспользоваться?
— Ты уверена, что это он?
— Конечно. Ты знаешь, глаз у меня хороший, как всегда.
К столу подошел конвоир.
— Дай ему сигарет, — вставая, сказала она по-английски. — Они будут ко мне хорошо относиться.
Джейк встал и предложил пачку.
— Хорошая информация? — спросила она. — Последняя работа для тебя?
Джейк кивнул:
— Да.
— Тогда обещай мне.
— Хорошо.
Она улыбнулась, затем ее лицо передернулось, кожа обвисла, как будто она опять собралась плакать, потеряв под конец все самообладание.