— И что, не лгут?
— Конечно, лгут. Но партийные архивы у нас. Так что мы проверяем. Вот люди, которые прекрасно ведут архивы.
Джейк пристально посмотрел на пухлые папки — точно сотни табличек на руинах.
— И вы можете по ним кого-нибудь найти?
Берни посмотрел на него:
— Возможно. Если они в американской зоне, — ответил он — спросил.
— Не знаю.
— На поиски в британских архивах потребуется время. У русских… — И не закончив, осторожно спросил: — Родственник?
— Знакомый.
Берни вынул ручку и что-то написал на клочке бумаги.
— Чем могу, помогу, — сказал он, вручив Джейку номер кабинета. — Приходите завтра. Чую, мою встречу в три часа отменят. — Он отошел от рояля, а затем обернулся: — Вы знаете, они должны быть живы.
— Да, спасибо. — Он положил листок в карман. — Может, по стаканчику?
Берни покачал головой:
— Надо пойти поработать. — Он сунул папки под мышку, снова опаздывая.
— Вы не сможете достать их всех, — сказал Джейк, слегка улыбнувшись.
Лицо Берни окаменело:
— Конечно, не смогу. Я по одному. Как они. По одному.
Наутро ему понадобился час с лишним, чтобы найти фрау Дзурис на одной из разрушенных улиц недалеко от британского штаба на Фербеллинерплац. Штукатурка с фасада осыпалась, обнажив пятна голой кирпичной кладки. На лестнице пахло плесенью и помоями — верные признаки неисправного водопровода. На второй этаж его провел сосед, который остался в коридоре на случай, если возникнут неприятности. За дверью слышались голоса детей, которые примолкли, едва раздался стук в дверь. Когда испуганная фрау Дзурис открыла дверь, донесся слабый запах вареной картошки. Она узнала его. Дрожащими руками пригладила волосы и втащила его внутрь, но в приглашении чувствовалось тревога, и по лицам детей Джейк понял, что это из-за формы. Не зная, как себя вести, она представила его каждому — невестке, троим детям — и усадила за стол. В другой комнате лежали два матраца, сдвинутые вместе.
— Я нашел вашу записку на Паризерштрассе, — начал он по-немецки.
— Для сына. Он не знает, где мы. Его забрали работать на востоке. Сказали, на несколько недель, а теперь сами видите…
— Вас бомбили?
— О, это было ужасно. Британцы ночью, америкосы днем… — Она быстро глянула на него — вдруг обиделся. — Почему они хотели все разбомбить? Они что, думали, мы — Гитлер? В дом попали дважды. Во второй раз…
Невестка предложила ему воды и села. Из другой комнаты выглядывали дети.
— Лина была там?
— Нет, в больнице.
— В больнице?
— Нет, не раненая. Она там работала. В Элизабет. Вы знаете — больница на Люцовштрассе. Я говорила, что это бог ее оберегает за добрые дела. А другие, в подвале — не выжили. Герр Блох, его Грета, остальные. Они их убили. — Еще один взгляд. — Герр Блох отказывался ходить в общественное бомбоубежище. Только не он. А я никогда не доверяла подвалу. Он недостаточно глубокий, говорила я, и, видите, так и оказалось. — Она ломала руки, и Джейк видел, что кожа у нее на предплечьях болтается складками, как тесто. — Ужас, столько мертвых. Вы не представляете, всю ночь…
— А Лина — с ней все в порядке?
Фрау Дзурис кивнула:
— Она вернулась. Но мы, конечно, вынуждены были переехать.
— Куда она уехала?
— У нее была подруга из больницы. А после — я не знаю. Слышала, ее тоже разбомбили. Больницу. Бомбили даже больных. — Она покачала головой.
— Но адрес она оставила?
— Мне? Я уже уехала. Знаете, было не до адресов. Похватали, что могли. Возможно, у нее родственники были, не знаю. Она никогда не говорила. Вы представить себе не можете, что тут творилось. Грохот. Но знаете, что странно? Телефоны работали до самого конца. Вот что я запомнила на Паризерштрассе. Бомбят, все бегут, и телефон звонит. Даже в такой момент.
— А ее муж?
— Где-то там. На войне. — Она махнула рукой. — Женщин бросили русским. О, это было ужасно. Слава богу, я… — Она посмотрела на невестку. — Мне повезло.
— Но она должна где-то быть, — сказал Джейк.
— Не знаю. Я сказала вашему другу.
— Какому другу?
— Военному, вчера. Не знала, что и думать. Теперь я понимаю. Вы не хотели приходить сами, это все объясняет. Вы всегда были осторожны, я помню. На случай, если Эмиль… — Она наклонилась и положила ладонь ему на руку. Нежданная наперсница. — Но, знаете, сейчас это не имеет значения. Столько лет.