Но он был один в степи, и ветер заметал его следы, и снег свежо белел в острой тишине, и месяц, звеня, висел над степью, а сам Яшка тихо и задумчиво шел куда-то наугад.
В барак он возвращался поздно, когда все уже спали.
На этот раз Яшку разбудил дикий вой ветра, под напором которого стонали бревенчатые стены барака. За окном проносились стремительные белые тени. Там неистовствовал буран.
Серо и неуютно было сейчас в бараке. Два ряда железных коек, фанерные ящики вместо тумбочек, «титан» в углу... В керосиновой лампе, которую прикрутили на ночь, едва теплилась жизнь, и на потолке над нею был виден светлый кружочек величиной с голубиное яйцо.
«Вот это вьюга! — подумал Яшка. — Гроб с музыкой...» Однажды его самого чуть не замело в поле вместе с полуторкой, и теперь всякий раз, когда шумела сухим и жестким снегом метель, он невольно с сочувствием и жалостью думал о тех людях, которых она настигла в дороге. Б-р-р... Но оттого, что сам он был в тепле, что ему-то, во всяком случае, этой ночью не грозила опасность замерзнуть, он натянул одеяло до подбородка, завернулся в него и, чувствуя приятную теплую тяжесть ватника, лежавшего поверх одеяла, блаженно зевнул и закрыл глаза.
Кажется, он задремал. Или ему показалось? Громко хлопнула дверь, и какой-то человек, почти касаясь головой притолоки, остановился на пороге. Кто он? Откуда взялся? Ведь только что никого не было...
Казалось, что человек огромен. Его полушубок и малахай были залеплены снегом. Нагнувшись над лампой, он припустил фитиль, и, когда раздвоенное жало желтого пламени рванулось кверху, опалив бумагу, которой было склеено разбитое стекло, Яшка, к своему удивлению, узнал директора МТС Барамбаева.
«И чего ему надо? Видно, здорово приспичило, если пришел ночью», — подумал Яшка, следя за Барамбаевым. Ходики, висевшие на стене, отстукивали третий час ночи.
А Барамбаев, подняв лампу над головой, рявкнул так, что было удивительно, почему не повылетали стекла из окон:
— Подымайсь!..
Ошалев от неожиданности, все вокруг повскакали с коек.
— Подымайсь! — снова жестко сказал Барамбаев. — Есть дело.
Оказывается, ему только что звонили со станции. Туда прибыл эшелон. Со станции его подадут на разъезд, до которого от МТС пятнадцать километров. На платформах — грузовики, тракторы, дисковые бороны... Надо платформы разгрузить.
Барамбаев стоял, широко расставив ноги. Всматривался в хмурые, заспанные лица. Все молчали, отводили глаза. В такую погоду, когда лютует завируха, идти за пятнадцать километров? Шутите, товарищ директор!
И тут недобрые раскосые глаза Барамбаева встретились с Яшкиными глазами. И Яшка не выдержал этого взгляда. Сбросив с себя одеяло, он потянулся к сапогам и сказал:
— Вставай, братва! Не слышите, что ли? Хватит дрыхнуть, отоспались! В общем и целом, как поется в песне: «Запрягайте, хлопцы, коней...»
Первый последовал Яшкиному примеру Чижик, потом зашевелились на других койках. Спросонья Чижик прежде всего нахлобучил шапку-ушанку и только после этого стал уже напяливать на себя свитер.
Застегивая на ходу ватник, Яшка подошел к директору и уверенно сказал:
— Разгрузим эшелон — будь здоров! Я за хлопцев ручаюсь...
Неизвестно, отчего, но Яшке сейчас стало удивительно легко и весело. Он чувствовал себя так, словно ему предстояла небольшая прогулка. Буран, ветер? Все это в конечном счете чепуха. Нам не страшен серый волк, верно? Он даже обрадовался, когда его с ног до головы обсыпало снегом. И только услышав от Чижика, что Глеб Боярков, сказавшись больным, остался в бараке, Яшка выругался.
— Ладно, я ему это еще припомню! — сказал он. — Я ему покажу, как позорить нашу бригаду! Пошли, Чижик, не отставай...
Позднее, когда все было кончено, Яшка и сам, хоть убей, не мог понять, каким чудом им удалось тогда разгрузить все одиннадцать платформ и доставить машины в МТС.
Они долго шли, втянув головы в плечи и пригибаясь под напором ветра. Ноги вязли в сугробах. Впереди глухо урчали четыре трактора, прокладывавшие дорогу. А вокруг... Белая мгла, казалось, поднялась стеной от земли к небу. Трудно и больно было дышать морозным воздухом. Одежда уже через полчаса покрылась тонким льдом и, отвердев, глухо стучала. И не было видно ни зги. Куда ни глянешь — снег. Только снег да снег, который движется навстречу волнами, пригибает к земле и сухо шуршит, шуршит, шуршит...
Снег и мгла.
Машины то и дело проваливались, тонули от собственной тяжести. Тогда их приходилось вытаскивать на руках. Трактористы, не полагаясь на ватные капоты, кутали моторы собственными телогрейками. Только бы моторы не заглохли, иначе гроб. На таком морозе достаточно десяти минут, чтобы замерзла вода, а тогда разорвет мотор...