Мгла и снег.
Нагнув голову, чтобы защитить лицо от снега и проскользнуть под встречным ветром, Яшка поминутно оступался, падал и снова, ругаясь сквозь зубы, поднимался и шел вперед. Никогда в жизни он еще не ругался так зло.
И вот наконец разъезд. Из мглы вынырнула голова Барамбаева и тотчас исчезла, чтобы через минуту появиться в другом месте. Директор что-то кричал, размахивал руками. Последовав за ним, Яшка очутился возле железнодорожных платформ.
Эти платформы стояли в тупике — одиннадцать неподвижных снежных глыб. Слегка посерело (уж не утро ли?), и Яшка, приглядевшись, с трудом различил очертания автомашин и тракторов. Их надо было сгрузить на землю.
Не долго думая, он взобрался на ближайшую платформу. Ледяной металл обжег руки. Рядом очутился еще кто-то, наклонился, засопел от натуги, и Яшка, не поворачивая головы, понял: Чижик. Потом увидел Пашку Сазонова, Кузю и — может, ему показалось? — Надю. Все они были рядом, в двух шагах от Яшки, его плечи касались дружеских плеч, и Яшка почувствовал в себе такую богатырскую силу, о которой не подозревал раньше.
— Раз, два... Взяли!.. Раз, два...
Снежная глыба сдвинулась и накренилась. Медленно, словно нехотя, поползла она вниз по бревнам. То, что было не под силу одному Яшке, сделали двадцать рук. За первым трактором пополз второй, за вторым — третий...
Потом наступила очередь автомашин. По сравнению с тракторами они казались легкими, летучими. Но сил уже не было: ребята валились с ног.
Промелькнуло бледное — ни кровинки! — лицо Нади. Охнув, осел Пашка Сазонов. Яшка видел, как плачет, не стесняясь, маленький Чижик, как выбиваются из последних сил здоровяки-молотобойцы, которые по утрам играючи «крестились» двухпудовыми гирями, и, чувствуя, что вот-вот не выдержит и свалится с ног, последним напряжением воли заставил себя подставить плечо под борт застрявшей в снегу автомашины.
«Врешь, не сломишь!..» — мысленно твердил он кому-то невидимому, чужому, который исподтишка нашептывал ему: «Да хватит, неужели тебе больше, чем всем, надо? Присядь, отдохни...»
Еще одно усилие, и автомашина сползла с насыпи. Эмтээсовский трактор, зацепив трос, отволок ее в сторону. Можно было выпрямить спину и передохнуть.
— Умаялся? — Яшка вытер рукавом взмокший лоб и улыбнулся Чижику. — Умаялся, вижу... — Яшкин голос был ласков. — Да ты присядь, мы тут сами управимся, без тебя.
— Нет. — Чижик замотал головой. В его глазах стояли слезы, но он не хотел сдаваться.
— Вот чудак! Я тебе как другу советую...
— Не...
— Ну и не надо! — Яшка отошел и уже в следующую минуту позабыл о Чижике. Снова на его плечах лежала мертвая непосильная тяжесть, снова болезненно ныли кости, и он мог думать только об этой тупой боли. Временами он боялся, что не совладает с собой.
К счастью, кто-то догадался развести костер. Огонь загородили от ветра с трех сторон листами фанеры и жести. Стало легче, можно было отогреть руки. Благо солярки хватало и ее никто не жалел.
Зато стоило отойти на два шага от костра, как опять пробирал мороз, и снежная мгла подступала со всех сторон, забираясь под ватники и в сапоги. И опять впереди были только огромные и неуклюжие — в метель все кажется огромным — тракторы и автомашины, которые во что бы то ни стало надо доставить в МТС. А это значило, что надо пройти еще пятнадцать километров. Не бросить же, в самом деле, машины в степи!
Теперь у Яшки было одно желание: хотелось поскорее покончить с этим делом и завалиться спать. Лечь на койку, укрыться одеялом, вытянуться во всю длину...
Эта навязчивая мысль не давала ему покоя. Он представлял себе, как стягивает сапоги, как снимает гимнастерку и касается головой подушки. Впрочем, гимнастерку можно не снимать... И тогда... У него сами собой закрывались глаза.
Однако он стряхивал с себя дурманящий сон и машинально повторял:
— Раз, два... Взяли!.. Навались, братки!..
Буран кончился почти так же неожиданно, как и начался. По земле, извиваясь, пробежали последние снежные дымки. Пушистой стаей поднялись облака. Мало-помалу ветер стих, и вся степь остро засияла под солнцем.
Но ребята этого не видели. Так и не успев раздеться, они спали тяжелым сном. В бараке пахло портянками, валенками и овчиной. Было воскресенье, но никто не поднялся даже к завтраку.
Яшку, однако, разбудил Глеб Боярков. Довольный собою, отоспавшийся, Боярков наклонился над Яшкой и, тормоша его за плечо, приговаривал:
— Вставай, будет тебе... Тут из газеты приехали, слышишь?..