Так было и с Надей. Жаркая, гневная ненависть, клокотавшая в ней до того, как она увидела окровавленного Яшку, сменилась тревогой и нежностью. И это новое чувство было так ярко и полно, что Надя ни о чем другом думать уже не могла. Теперь она знала, что любит. Знала и не стыдилась этого.
Запыхавшись, прибежала медицинская сестра — подвижная, болтливая толстуха с черными усиками над обиженно вздернутой губой и с мягкими проворными руками. При свете фонарей она опустила на землю свою брезентовую сумку с красным крестом и наклонилась над Яшкой. Ее ловкие пальцы бережно прикоснулись к его груди.
Тихо застонав, Яшка открыл глаза.
— Болит? — с материнской участливостью спросила толстуха. — Лежи, лежи, милый... Сейчас мы промоем ранку и перевяжем тебя...
— Нет, ничего, — ответил Яшка.
— Вот и готово!.. — Толстуха поднялась, отряхнула с колен землю.
По ее словам, Яшке не угрожала опасность. Ему повезло: нож скользнул по ребру. Ничего серьезного.
Только крови Яшка потерял много.
— Надо его отвезти в больницу, — сказала сестра. — Там опытные врачи, рентген...
— Я поеду, — предложил Чижик.
— Разрешите мне, товарищ директор. — Надя прикоснулась к руке Барамбаева.
Тонкие губы Барамбаева были плотно сжаты. Он раздумывал. Медленно ответил:
— Хорошо. Поезжай, Грачева. Только осторожно. У тебя рука легкая...
Надя кивнула: понимаю.
— Смотри... — Барамбаев уставился в землю. — Я сестру послать не могу. Видишь ли, у нас тут женщина... жена бухгалтера вот-вот родит...
— Хорошо, — сказала Надя.
— Впрочем, если хочешь, возьми в помощь какого-нибудь парня, Чижов...
— Не надо. Я сама. — Надя пошла к своей трехтонке.
И вот они сидят рядом в кабине грузовика. Яшка откинулся к стенке, дышит глубоко и трудно. Глаза закрыты. Отдыхает. В кабину он поднялся сам, без посторонней помощи.
Можно ехать. Надя повернула ключ, опустила ногу на педаль, и машина медленно, словно нехотя, тронулась с места.
Все так же медленно она обогнула голый взлобок и, недовольно урча, брызнула желтым светом на мокрую землю.
Надя и Яшка молчали.
Что он мог сказать? Ему казалось, что Надя все еще сердится на него, что она не поверит ему и встретит его слова насмешкой. Пьянка, угон чужой машины, драка... Отличился, Яков Ефимович! Вот и пеняй на себя!
А Надя, которая только смутно догадывалась о том, что творилось у Яшки на душе, и которая тревожилась о нем, молчала потому, что боялась нарушить его покой и причинить ему боль.
Между тем машина, кренясь с борта на борт, плавно шла по дороге. И неслышно сеялся мелкий, колючий дождичек. И заглохшая ночь мягко стлалась по степи.
Было тихо и муторно.
Затаив дыхание, вела Надя трехтонку по незнакомой дороге. От напряжения у нее онемела правая рука. Но она боялась пошевелиться, чтобы не потревожить Яшку.
И вдруг что-то громко треснуло. Канава! Надя с такой силой нажала на тормоза, что они заскрипели, а Яшка, который стукнулся лбом о железо, снова на какое-то мгновение потерял сознание.
Пришел он в себя от бережного, трепетного прикосновения Надиных пальцев. Ее глаза были близко, почти вровень с его глазами, и Яшке показалось, что она испугана.
— Тебе не больно? — спросила она шепотом.
Он поморщился.
— Не двигайся, не надо, — сказала она поспешно. — Это я виновата...
Слезы стояли в ее расширенных темных глазах. Или, быть может, в них отражались звезды? Дождь уже угомонился, и Млечный Путь рассеянно мерцал над степью.
— Подожди...
Соскочив на землю, Надя нагнулась, намочила в луже носовой платок и приложила его к Яшкиному лбу.
Но тут Яшка снова потерял сознание.
А когда он смог открыть глаза, то увидел, что Надя, положив руки на баранку, плачет. Ее плечи, дрожали, как в ознобе.
— Не надо, Надюша... — произнес он стесненным голосом, которого почти не услышал. — Ну, что ты, Надюша... Зачем?
Надя оторвала голову от рук, подняла на Яшку свои влажные глаза. Они были такими беспомощными, что Яшке стало горько и больно. Нет, прежней режущей боли он теперь не чувствовал. Но еще сильнее ее оказалась эта новая, другая боль, ровно и настойчиво сжимавшая его сердце.
— Я осторожно... — сказала Надя. — Тебе лучше?
— Да...
— Нет, ты скажи... Если больно, я не поеду.
— Ничего...
— Нет, — сказала она решительно. — Темно, и мы опять свалимся в канаву. Лучше подождем до утра. Уже скоро...
— Но мне совсем хорошо. Слово!..
— Нет. — Она покачала головой.