— Осечка. Начисто отбрила тебя Надюша, — не преминул заметить кто-то из шофёров.
— Ничего подобного — ответил Яшка, стараясь казаться равнодушным. — В общем, братцы, давайте петь и веселиться. До утра далеко.
И он громко рассмеялся тем искусственным деревянным смехом, которым смеются, когда на душе тоскливо, но хотят, чтобы другие думали, будто весело. Он старался казаться весёлым изо всех сил — дурачился, шутил, гримасничал, — но его глаза оставались тёмными и грустными. А через некоторое время он и совсем скис.
— Что с тобой? — тихо, наклонившись к Яшке, с участием спросил Чижик.
— Ничего — Тебе неможется?
— Нет, что ты! — Яшка поднял голову. — Просто нет причин для веселья. Знаешь пословицу: «Сколько пива, столько и песен». — Он поднялся. — Вы как хотите, а я, пожалуй, пойду И он быстро, не оглядываясь, направился х выходу. Остаток ночи провёл, съёжившись, в кабине грузовика.
Разбудили его петухи. Утро уже гляделось в холодные ясные окна домов, как в зеркала. Было оно ветреное, и в палисадниках дрожали яблони. Из калиток выходили заспанные женщины и, гремя пустыми вёдрами, спешили к водопроводным колонкам. То там, то тут открывались ставни. Мало-помалу городок оживал.
Вскоре к гостинице подкатил замызганный «ГАЗ-67». Из него с трудом выбрались четверо мужчин и, посоветовавшись с уполномоченным, без промедления приступили к распределению прибывшего «автотранспорта». У светлой «Победы», за рулём которой сидела Надя, эти люди остановились, и один из них, приземистый, кривоногий — видать, бывший кавалерист, — восхищённо произнёс:
— Вот это да!..
— Что, нравится?
— Хороша, ничего не скажешь — Девушка или машина, товарищ Неборак?
— Ну что ты, Василий Иванович! — Приземистый «кавалерист» смутился. — Я вот соображаю: у тебя в райкоме «Победа» есть, недавно только получил, а моя эмка, сам знаешь, больше на ремонте, чем в ходу. Ну, а без машины, известно, как без рук — Ладно, не прибедняйся, — ответил тот, которого назвали Василием Ивановичем. И обратился к своим спутникам: — Как, товарищи, уважим просьбу? Исполкому, конечно, машина нужна: советская власть!..
Яшка, стоявший поблизости, чутко, стараясь не пропустить ни слова, прислушивался к этому разговору. Яшку интересовали не столько люди, окружавшие «Победу», сколько то, что они говорили. Он понимал, что это от них зависела теперь дальнейшая Надина судьба, а значит, в какой-то степени и его судьба тоже.
Когда же выяснилось, что Надя остаётся в самом райцентре, на что ему, Яшке, работавшему на грузовой машине, надеяться было нечего, он выждал, пока отойдёт районное начальство и подошёл к Наде.
— Выспалась? — спросил он вместо приветствия.
— Выспалась, — спокойно ответила Надя.
— Значит, остаёшься? — опять спросил Яшка и неожиданно для себя самого выпалил:
— А ты, оказывается, умеешь устраиваться.
Он понимал, конечно, что Надя ни в чём не виновата, но он был слишком раздосадован тем, что рушились все его планы, и не удержался от соблазна её же во всём обвинить.
— Конечно, умею, — ответила Надя. — А ты разве не знал? И вообще Ты ещё что-то хочешь сказать?
— Больше ничего. — Яшка отвернулся.
Он уехал, не попрощавшись. Был зол на себя и на Надю. Ну и характер у неё! А он, Яшка, тоже хорош — вытянул пустой номер. Вот он и будет теперь ишачить Глагол «ишачить», которого нет в словарях, Яшка употреблял довольно часто. Это было одно из любимых словечек Глеба Бояркова. Кстати, Боярков Ему и на этот раз удалось отвертеться от поездки на село. У Глеба постоянный козырь в руках — «драндулет». Не машина, а гроб с музыкой. Боярков знал, что на такой машине его всё равно никуда не пошлют, и поэтому ему ничего не стоило говорить, будто он «с дорогой душой» поехал бы на уборочную. Только с Яшкой Глеб был откровенен.
Стоило Яшке спросить, почему бы ему, в таком случае, не пересесть на другую машину, одну из тех, что отобраны на село, как Глеб ответил: «Дура, а зачем мне ехать, чего я там не видел?»
И опять тоска наполнила Яшкино сердце своим холодом. Он с каким-то ожесточением думал теперь о Наде и о себе. Для него уже не существовало пи тополиной тишины районного центра, ни приземистого «кавалериста». Во всём мире был теперь он один со своей глухой тоской. Яшкина машина направлялась в отдалённый колхоз, в так называемую глубинку.
Последние грузовики скрылись из глаз, разбрелись зеваки, и на опустевшей площади осела пыль. К Надиной «Победе» медленно подошёл человек с ногами кавалериста.
Вид у него был озабоченный, деловой, и, открыв дверцу, он сказал, усаживаясь по правую руку от Нади: