— Говори, я тебя слушаю, — ответила Надя.
— Не здесь — Отчего же? Тут все свои — Это твоя работа? — спросил он грубо.
— Ты о чём? Ах да, это я настояла, чтобы Она! Это она!.. Яшка слышал только собственные слова, подступавшие к горлу и клокотавшие там в поисках выхода. Сама признается, что настояла, чтобы кому-то отдали машину, которую он облюбовал. Постаралась нанести ему удар побольнее — знала ведь, как он тоскует по машине и что машина значит для него. И вот, вместо того чтобы быть на его стороне, Надя ему сейчас говорит: «Ничего, подождёшь».
Этого Яшка уже не мог вынести.. Промолчать? Ну нет не на такого напали! И он процедил сквозь зубы:
— Понятно Только ты потом пожалеешь.
Первой была мысль уйти из бригады. Довольно ему надрываться и слесарничать для кого-то. Хватит, поработал, сыт по горло. Пусть Надя помыкает другими.
Бри-га-дир-ша!.. Раз на то пошло, он, Яшка, не хуже, а может быть, даже лучше, чем она, разбирается в моторах. Но, между прочим, не лезет в начальники, как некоторые «И уйду, — решил он. — Теперь не удержите».
Всё, решительно всё действовало ему сейчас на нервы. И эта размеренная, до скуки однообразная жизнь (барак, мастерские, столовая.-.. работа, еда, сон), и непролазная грязь, и дожди Сделаешь два шага, а потом битый час приходится скрести сапоги, чтобы очистить их от налипшей глины. Повесишь возле печки брезентовый плащ, а он не высыхает до утра. Всё одно к одному. Час от часу не легче..
Тоска!.. С недоброй усмешкой вспомнил он, как Чижик, ещё когда они сидели в вагоне, сравнивал Казахстан с Клондайком и рассказывал о беркутах, о табунах Как же, беркуты! Хорош Клондайк! В столовой подают на обед рублёвые щи и перловую кашу «шрапнель». На ужин — ржавые сельди и чай. Есть деньги, а потратить их не на что. Даже в баню приходится ехать за шестьдесят километров. А если в кои-то веки привезут кинокартину, то будьте уверены, что в середине сеанса погаснет свет.
Но главное даже не это. Главное — Надя А стороной, казалось Яшке, проходила настоящая, бурная жизнь. Там люди не довольствовались малым и были счастливы. Строили плотины, воздвигали города.
Там, в этом далёком мире, свершались большие дела, тогда как у них — дожди, грязиша, тоска Было до слёз обидно и горько, что так неуклюже сложилась жизнь.
Всё свободное время он валялся в сапогах на жёсткой койке. Никому, даже Чижику, не рассказывал о своей тоске. Он мрачен? Он сторонится ребят? Нет, Чижику просто показалось — Мура В общем, не обращай внимания, — сказал Яшка Чижику, который на этот раз оказался особенно настойчив. — Как говорится, издержки производства.
— Ты, часом, не заболел? — с тревогой спросил Чижик. — Скажи — Заболел, — выпалил Яшка, которому хотелось, чтобы Чижик от него отвязался.
— Тогда на работу не выходи, слышишь? Где у тебя болит?
— Спину ломит, трудно дышать И вообще — слабым голосом ответил Яшка, которому в эту минуту и в самом деле показалось, будто он себя отвратительно чувствует. — Хуже быть не может — Лежи, лежи — с беспокойством пробормотал Чижик. — Я тебя своим одеялом укрою.
Под двумя тебе теплее будет. Только раньше разденься.
— Ничего.
— Сейчас я тебе порошки дам. От боли. Пирамидон. — Сидя на корточках, Чижик поспешно рылся в чемодане. — У меня есть Сейчас Мне мама в дорогу дала А потом вызовем врача — Не надо, — отозвался Яшка. — Это скоро пройдёт.
В душе он уже проклинал Чижика за его чрезмерную заботливость. И надо же случиться такому! Отступать было поздно, и Яшка молил бога, чтобы Чижик хотя бы не вздумал вызвать врача.
К восьми часам утра барак совсем опустел.
Койки, заправленные одеялами серого армейского сукна, мутные окна Яшке невольно подумалось, что и завтра и послезавтра будут только эти койки и окна и что никуда от них не денешься, как не укрыться в степи от унылого бесконечного дождя, который барабанит по стёклам и сечёт по крыше барака.
Яшка долго ворочался с боку на бок, а потом уткнулся лицом в подушку, чтобы ничего не видеть. Ему уже и впрямь казалось, будто он не на шутку болен. Вот, стоило ему заболеть, и уже никому нет до него дела. Никто не зайдёт его проведать. Кому он нужен такой?
«Ну да, — подумал он с горькой обидой. — На комитете все болтают о чуткости. Но не приведи господь заболеть»
Особенно было обидно, что до сих пор к нему не пришла Надя. А он надеялся. Ему так хотелось, чтобы она пожалела его!
Прошло не больше часа, а показалось — вечность. Одиночество становилось невыносимым. Яшка чувствовал, что должен хоть с кем-нибудь поговорить. Должен!