— Ладно, — отвечаю.
— В постель отправлю, — добавляет она.
Фыркаю, очень громко.
— Я тебе пофыркаю! — орет она.
— Я не фыркал. — Пинаю носком ковер. Ма направляется во двор с ведром и метлой. — Да пошла ты…
— Что ты сказал? — Она оборачивается. — Это я пошла! Это ты мне говоришь?!
— Не.
— Так вот я тебе что скажу! — орет Ма в полный голос. — Еще хоть одно словечко, и я тебя так этой метлой отделаю, что ты уже никогда никуда не пойдешь!
Ма уходит во двор. На каминной полке остались окурки от ее сигарет. Ну, я ее проучу. Хватаю один, запихиваю себе в носок. Беру из коробка две спички.
— Ненавижу тебя! Дура! — кричу.
Слышу, как Ма бежит обратно в дом, выскакиваю на улицу.
— Ну ты мне только покажись теперь на глаза, гаденыш. Обе ноги выдерну! — орет Ма мне вслед прямо на улицу.
Боженька. Это уже не смешно. Я теперь даже рад, что спер окурок.
Прячусь в проулке рядом с Гавана-стрит. Не могу смотреть, как Мэгги играет с другими девчонками. И Мартину не хочу видеть, пока не разберусь, как тискаются. Как же мне надоело все время быть одному. Но у Ма совсем паршивое настроение. Почему — не знаю. Это надо же — вытурила меня, не дала помочь по дому. Да она и дома-то теперь почти не бывает, а как придет, все время вот такая.
Чиркаю спичкой по стене, поджигаю окурок. Вкус мерзкий. Тренируюсь выдыхать дым через нос, одновременно затягиваясь снова. Большие парни умеют. Я видел. Круто выйдет, если в Святом Габриэле я буду курить.
— Эй, сынок! — окликает голос из-за спины.
Роняю окурок и поворачиваюсь — медленно, на случай, если эта тетка меня знает. Еще не хватало, чтобы меня за шкирку оттащили к Ма за то, что я курю, — старая Эджи так когда-то притащила Пэдди.
— Чего? — спрашиваю. Не, незнакомая.
— Где Генри живут, знаешь?
— Да. На нашей улице, — отвечаю.
И тут же вижу на стене плакат: «Не болтай лишнего — поплатишься жизнью». Блин, зря я это сказал. Правда, на протку она не похожа.
— А где именно? — спрашивает.
— Не помню. Вы вон там кого-нибудь спросите, — говорю так, на всякий случай.
— А твоя мама знает, что ты куришь? — интересуется тетка.
— Не, моя мама с солдатом сбежала.
— Если твоя мама это услышит, она тебе голову открутит.
— Да она и так открутит, миссис.
Что с моей мамой происходит? Я за нее очень тревожусь. А, придумал: буду за нею следить исподтишка. Обегаю дом сзади, проползаю под соседским забором и там смотрю в щелку.
Ма с остервенением метет двор. Звук такой, будто она отшкуривает землю наждачной бумагой, сдирая верхний слой напрочь. Может, стоит попробовать вот так отшкурить физиономию Пэдди — хоть прыщи сойдут.
Ведро скрежещет о землю, когда она перетаскивает его, — будто зубы скрипят. Хрусть-хрусть-хрусть. Так, как моя Ма, никто чистоту не наводит. Она — как двое мужиков плюс мелкий пацан. Видели бы, какие у нее мускулы.
Ма опирается руками на черенок швабры, кладет на них голову. Решила передохнуть. Видимо, ей очень скверно. Смотрит вверх, прислоняет швабру к груди, крутит на пальце обручальное кольцо и смотрит в пустоту. Ма, как и я, считает ворон. Моя мамочка тоже о чем-то думает. А я раньше и не знал, что с ней это тоже случается. Интересно, что происходит у нее в голове? Телепатировать я даже не пытаюсь, ее мозг покрепче Форт-Нокса будет.
— Сука, бля! — выкрикивает она совершенно мужским голосом. Сжимает руку в кулак, лупит себя по ноге.
— Мамуля. — Получается совсем шепотом. По счастью, она не слышит. Она плачет. Моя Ма никогда не плачет.
Снова скоблит землю, прямо изо всех сил. Выливает воду из ведра, метет быстро и крепко. Вода льется в мою сторону. Я отскакиваю. Когда поднимаю глаза, Ма уже ушла в дом.
Папаня, что ли, вернулся? Наверное, так и есть. Натворил чего-нибудь. Если он хоть пальцем тронет мою мамочку, я его убью. Бегу ко входной двери. А если он дома, и пьяный, и поколотит меня?
Не думай об этом.
А если мама все еще на меня злится, если она меня ударит?
Не думай об этом.
Бегу по нашей дорожке. В прихожей громко кашляю и начинаю насвистывать — чтобы она перестала плакать. Она расстроится, если я увижу.
— Мамуля, — говорю, открывая внутреннюю дверь. Она, похоже, на кухне. И, может, он тоже там с нею. — Мамуля, — повторяю и тихонько вхожу.
— Чего?! — рявкает она, поворачиваясь от раковины. Стирает руками наши одежки.
— Нет, мамуля, ничего. Просто я тебя искал.
— Не болтайся тут, у меня дел слишком много.
— Мамуля, прости, что я тебе нахамил.
Она ничего не говорит. Наверное, потому, что в нашей семье не принято извиняться. Мы просто делаем вид, что ничего не случилось.