— Иди сюда, сынуля. Псину на руки не хватай, а то я тебя убью, — говорит Ма в кухонное окно. — И ты тоже, кукла. — Это она Мэгги.
Она все еще сердится на меня за Киллера, но зато про Святого Малахию я не сказал ни слова, так что главное держать рот на замке — и все будет в порядке.
— Лечу как стрела, — откликаюсь я и подмигиваю.
— И не смей подмигивать в воскресенье, — говорит она, и голова ее снова исчезает в кухне.
Я смеюсь. Это что-то новенькое. Мы во дворе, сидим на корточках у конуры Киллера, которую дядя Джон смастерил из досок от сгоревших домов на Гавана-стрит. Если кто спросит, мы должны говорить, что конуру сделал Папаня — мама не хочет, чтобы люди знали, что он безрукий.
— Ну, ты как тут, мой мальчик? А? — Я чешу черную шерсть Киллера. Он плюхается на землю, перекатывается на спину. — Как тут мой дружище? — Я щекочу его шоколадный животик. — Обалденный он, правда, Мэгги?
— Угу. Боженька, как же я его обожаю, — соглашается она.
— Давай он будет и твоим тоже. А больше ничьим. — Я хмурю брови и грожу пальцем.
Мне очень хочется подержать его на руках, но на мне мои новые чтоб-на-все-лето-хватило парадные одежки, которые сегодня надо обновить в церкви на мессе Летней моды — в первое воскресенье летних каникул.
Из задней двери высовывается целая копна ярко-рыжих кудряшек. Наша Моль. То есть наша Мэри, старшенькая. Щеки у нее пухлые и все покрыты яркими веснушками — только возле носа осталось несколько белых пятнышек. Такие веснушки наоборот.
— Эй, недотепы, шевелитесь, а то как бы потом не схлопотать, — произносит Моль и шмыгает обратно на кухню. Ей велено приготовить обед, пока мы будем тухнуть на службе. Моль, как и Ма, делает всю работу по дому, потому что она девчонка. Мальчикам ничего делать не надо, но я все равно помогаю, потому что иначе нечестно.
— А ну сюда! — рычит Ма.
Я вбегаю в дом, Мелкая Мэгги — прилипшая ко мне, как пластырь, — следом. Ма вышколила нас, как тех детишек из «Звуков музыки», только свисток ей ни к чему — у нее голос как иерихонская труба. Совсем не такой, как у Джули Эндрюс.
Ма прикладывает палец к губам, потому что Папаня еще дрыхнет. И все должны быть тише тихого, чтобы он не свалил из дому. Или хуже того — снова не напился. Ма хватает Мелкую Мэгги за руку и быстрым шагом выходит на улицу. Я нагоняю.
— Клянусь Господом Вседержителем, если мы опоздаем на эту службу, я за себя не отвечаю, — говорит Ма, шлепая со скоростью сто миль в час на своих махоньких ножках.
Чем дальше мы уходим, тем дряхлее и грязнее делается наша улочка. Эти старые домишки скоро все равно снесут. А в самом конце видно, как на Флэкс-стрит строят здоровенные заслоны из гофрированного железа, рядом с Ничьей Землей. Чтобы мы не вышли, а протестанты не вошли.
Мы поворачиваем на Бромптон-Парк-роуд, идем в гору. Молчим, потому как торопимся. Мне-то пофиг. У меня и так счастья полные штаны, потому что у меня есть Киллер — поскорее бы вернуться со службы и поиграть с ним. А еще сейчас летние каникулы, так что можно каждое утро смотреть мультики. «Флэша Гордона» и еще всякие старые черно-белые филимы. Ну да, Святого Малахии мне не видать, зато до Святого Габриэля еще целых девять недель. Достаточно, чтобы придумать план побега.
Спорим, всем на мессе понравится моя новая футболка. Она обалденная. Я ее выбрал, потому что она с американским флагом. Пэдди говорит, что футболка дерьмовая, но это только потому, что он у нас слишком задрал нос с тех пор, как на Пасху заделался скинхедом. Хочешь изменить себя, — дождись, когда на Рождество, Пасху или к лету тебе купят что-то новое. В прошлое Рождество, например, все стали «модами». Как они решают, кем и когда стать, я без понятия. Наверное, договариваются, когда играют на улице. А я не играю с другими ребятами. Я играю с Мелкой Мэгги.
А еще у меня классные, самые крутые на свете американские бейсбольные бутсы. У нас их называют «кедами», а у американцев — «кроссовками». Я все эти слова выучил из телевизора, чтобы, когда поеду туда, не выглядеть полным придурком. Очень уж мне хочется в Америку. Устроюсь там работать официантом. У меня есть разные мечты.
По проезжей части ползет БТР «Сарацин», сверху торчат головы снайперов. Он похож на танк, только пошире, и к нему присобачены всякие штуковины — как у Франкенштейна. Танкенштейн. Ха!
Я ныряю по-боксерски и пританцовываю на тротуаре.
— Микки! Если ты себе кеды испортишь, будешь до конца лета бегать босиком, — предупреждает Ма. — И вообще, кончай паясничать.
— Ма, это не кеды, это кроссовки, — поправляю я ее.
— Я тебе сейчас красу-то наведу! — заводится Ма. — Если не прекратишь доводить меня, понял? Будет задница гореть, как физиономия Джо Маккиббена.