Я убрал патронуса, поглядел на вход в Большой зал и направился к подвалу, где некогда располагались камеры и тролли. Готовясь к тому, что у первой двери мне придется проторчать несколько минут прежде, чем она откроется, я был приятно удивлен: ее запирало простое двухуровневое заклятье, так что проникнуть внутрь мог бы даже сообразительный пятикурсник.
Правда, открыть без пароля нижнюю дверь, чья ручка представляла собой колючий венец, он бы уже не сумел.
Завещанный Дамблдором ключ я сохранил, как и другие следы своего прошлого, но забыл о нем почти сразу же после окончания школы. Никогда не думал, что однажды он мне пригодится.
За прошедшие годы подвал совсем не изменился. Здесь были все те же камеры и решетки; из помещения троллей доносился храп. Я смотрел по сторонам, вспоминая свои занятия, встречу с Кэрроу, и думал, что последним в одной из этих камер сидел Тейлор, отправленный мной в тюрьму.
Дверь в карцер была не заперта. Я быстро спустился вниз и зашагал по коридору между всполошившимися персонажами картин, быть может, много лет не видевших здесь ни одной живой души.
Полотно в конце коридора встретило меня настоящей бурей. Вдалеке высился Азкабан, огромный и впечатляющий даже здесь; вокруг его башни летали едва различимые на фоне темных туч драконы, и скоро я увидел, как один из них направился к утесу. Большое, завораживающее и таинственное существо, дракон опустился на край обрыва, вцепившись когтями в камни, свесил хвост вниз и сложил крылья. Харальд, облаченный в рогатый шлем, спрыгнул на скалу и встал напротив, держа в руке свою необычную длинную палочку.
— Приветствую. Ты принес то, о чем тебя просили? — спросил он с акцентом, выдававшим в нем немецкое происхождение.
— Принес.
Я ожидал, что всадник попросит показать ему палочку, и мне придется объяснять, почему я не могу этого сделать — если Олливандер прав, что помешает вампиру распространить свою проклятую магию на закартинный мир? Однако Харальд только кивнул, поверив мне на слово.
— Конрад о тебе рассказывал, — продолжил он, глядя на меня оценивающе, но не враждебно.
— А о себе он рассказывал?
Всадник вновь кивнул.
— Интересно, что, — пробормотал я.
— Мы общаемся с ним почти год, — ответил Харальд, — и за это время я узнал довольно много. Кажется, он военный преступник?
— С такой формулировкой его посадили в Азкабан.
Харальд улыбнулся в бороду.
— Ты не считаешь его преступником.
— Я тоже военный, — ответил я. — У нас довольно специфическая психология.
— У некоторых из вас, — уточнил Харальд. Я пожал плечами.
— А еще он сумасшедший, — сказал всадник. — Не знаю, всегда ли он был таким, или его изменил Азкабан, но временами его рассуждения можно объяснить только глубоким безумием.
— Я бы не назвал его сумасшедшим, хотя допускаю, что другие вполне могли бы. Когда мы общались мне было семнадцать; я и сам тогда был немного не в себе…
— Да, он рассказывал, как вы познакомились — ты собирался в гости к дементорам.
Я промолчал. Харальд постоял еще немного, развернулся, запрыгнул на плечи дракона, и животное, оттолкнувшись лапами, упало вниз со скалы, а через несколько секунд уже неслось к Азкабану.
Сумасшедший? Меня это не удивило. Четверть века в Азкабане — странно, что после этого кто‑то вообще может связно общаться. Ничего не зная о взаимоотношениях Тейлора и викинга, не представляя, где висит азкабанская картина и как Тейлор до нее добрался — ведь не могла же она украшать его камеру, — я дал волю воображению, представив его как второго Хмури: может, без глаза, а может, без руки, которую он потерял в лабиринтах таинственного здания, и этот образ показался мне более правдоподобным, чем, к примеру, свихнувшийся обитатель одиночной камеры, заросший волосами, словно первобытный человек.
Кроме того, я не знал, что в такой ситуации положено чувствовать. Радость? Вину? Вообще ничего? Сколько ему сейчас лет? Должно быть, около семидесяти. Для прошедшего Азкабан это много — я видел Кэрроу, он был моложе, но выглядел лет на десять старше своего возраста… Не успев хорошенько обдумать все, что лезло мне в голову, я заметил слева от себя движение, обернулся, и на фоне застывшей тусклой абстракции, изображавшей неведомое заклятье, увидел знакомую фигуру, встретить которую здесь ожидал меньше всего.
Какое‑то время мы смотрели друг на друга, потом портрет сказал:
— Я не могу такое пропустить. Увидеть Тейлора после Азкабана… надеюсь, ты не будешь возражать, что у вашего трогательного воссоединения окажется свидетель?