Выбрать главу

— Да тебе было семнадцать лет! — разозлился портрет. — Какой к черту профессионализм, что ты о себе возомнил! Тоже мне, гений контрразведки… Ты был школьником, которым помыкали все, кому не лень. Это сейчас тебе кажется, что ты мог что‑то изменить, а тогда тебя бы просто пристрелили, и поверь, никто бы не озаботился рисованием твоего портрета.

Мне стало смешно.

— Ладно, — сказал я. — Думайте, как хотите. А я знаю то, что знаю.

Снейп возмущенно молчал.

— Ну, может, вы немного и правы, — пошел я на попятный, — но только если говорить о монастыре. Возможно, мне все‑таки стоило туда спуститься.

— Твое будущее было предрешено с тех самых пор, как ты попал в поле зрения Клайва Пирса, — сказал портрет, качая головой. — Ты мог спуститься в монастырь, мог учиться в Европейском университете, мог бездельничать в баре Аберфорта, но рано или поздно все равно оказался бы в Легионе. Монастырь был просто для того, чтобы на время спрятаться и переждать, если дела станут совсем плохи.

— Я об этом догадывался…

— Вот и замечательно, — Снейп встал. — Тогда ты должен догадываться и о другом: разговаривать с дементорами — бессмысленная, бредовая, опасная затея.

— То есть вполне в моем стиле, — улыбнулся я. Портрет выругался, дернул мантию, зацепившуюся за куст у скамьи, и с рассерженным видом покинул полотно.

В коттедже я появился в хорошем расположении духа, планируя завтрашний день и мысленно составляя перечень того, что надо будет предпринять. Я немного жалел, что поссорился с Риддлом, иначе уже рассказал бы ему, что мы нашли и чего не нашли в Отделе Тайн. Возможно, мне действительно не стоило так себя вести, но я надеялся на потепление отношений: эти дни портрет наверняка скучал, сидя в темноте и одиночестве, и не будет гордо игнорировать меня из‑за размолвки, случившейся неделю назад.

Портрет действительно скучал и казался готов продолжить нашу ссору, посматривая на меня холодно и выжидающе, однако сперва я закрылся в комнате, чтобы написать несколько писем, в том числе Ларсу, отослав ему список поручений, к выполнению которых он должен был немедленно приступить.

— Хочу рассказать тебе, что мы нашли в Отделе Тайн, — произнес я, вернувшись на кухню и сев за стол напротив портрета. Лицо Волдеморта оставалось неподвижным, будто он не до конца верил моему желанию, но я не стал его мучать и пересказал все, что произошло в тот день, когда мы втроем спустились в комнату с Аркой, а потом нашли его прикованное к стулу тело, не упомянув, правда, о речи Поттера перед объективом телефона.

— Никаких следов души патронус не увидел, — закончил я. — Вариантов здесь два — либо она уже там, где души всех мертвых, либо, если она еще здесь…

— Она здесь, — глухо сказал Риддл. Он смотрел мимо меня в угол кухни. — Ее кто‑то держит. Ты уверен, что в Отделе ее нет?

— Не уверен. У нас было мало времени, и мы не могли обыскивать каждую комнату. Но мы решили, что у невыразимцев нет мотива ее удерживать. Им нужны твои знания, поэтому они оставили тело. Какой им прок с души, тем более с такой?

Риддл быстро поднял глаза, но потом вздохнул и стряхнул с мантии неведомые пылинки.

— Думаешь, я сижу здесь и жалею о прошлом?

— У тебя нет прошлого. Тебе всего месяц. Жалеешь ты о чем‑то или нет, это прошлое не твое, а той души, которая, как тебе кажется, всё ещё в этом мире.

— Мне не кажется, — процедил портрет, резко подняв голову. — Я знаю. Есть вещи, в которых ты просто уверен. Если бы моя душа была где‑то еще, если бы она сгинула, растворилась в небытии после смерти тела, я бы это знал. Я бы чувствовал себя завершенным. А она — как сквозняк, как щель в окне, откуда тянет холодом и тоской. Она не даст мне покоя, пока остаётся здесь в таком состоянии.

— Об ее состоянии надо было думать раньше, — огрызнулся я. Слышать от Волдеморта такие слова было почти противно. В отличии от меня, портрет проявил выдержку и не стал пререкаться.

— Раньше я думал о других вещах, — спокойно сказал он. — А сейчас — об этих. Всему свое время, Линг.

Я молчал, понимая, почему разозлен: это была реакция на жалобу, на слабость, которую я не хотел видеть и не хотел прощать. Конечно, в чем‑то он прав — в конце концов, это была его жизнь, и если он распорядился ею так по–дурацки…

— Знаю, ты не можешь простить мне Северуса, — проговорил портрет, — и мне жаль, что все так вышло. Мне действительно жаль.