А она… она побледнела и похудела от волнения на новом месте, пока освоилась, пока прижилась. Как будто не было тех лет, что работала операционной сестрой под Минском, в военном городке Уручье, как будто не проработала всю войну в операционных, помогая хирургам. Но это ведь был сам Левит — профессор, светило. А у каждого хирурга свой почерк. Она хотела быстрее освоиться, научиться. Левит оперировал безмолвно, только морщился, если больной стонал, и протягивал руку. А операционная сестра должна была положить в эту протянутую руку именно то, что надо.
Она поняла, что обязана не только любить свою работу, но и чувствовать хирурга. Надо как бы идти чуть-чуть впереди хода операции, чтобы быть готовой выполнить то, что требуется. Хирург должен ощущать, что старшая сестра не только тут, рядом, но что она вместе с ним, понимает его настроение, знает, какой он инструмент любит. Даже в самом пустяке, в том, как сестра подает хирургу салфетку, чтобы вытереть руки, он должен чувствовать твою полную готовность и самоотверженность.
Людмила Васильевна оперировала с такими знаменитыми хирургами, как Левит, Маят, Рыбушкин, Батаен, Тейман, очень любила Кулешову, Покровскую, изучила их характеры и повадки, их манеру оперировать.
Старшей операционной сестрой в 5-й Советской больнице Людмила Васильевна проработала двадцать лет.
И вот теперь с этой должности уходит.
Однажды, поздним вечером, она зашла в палату взглянуть на больного, которому несколько дней назад сделали очень сложную операцию. Больной Людмилу Васильевну не узнал. Да и как он мог узнать; что он видел, взволнованный перед операцией, — только ее глаза между белой маской и низко надвинутой белой косынкой, да и глаза наверняка были озабоченные. Сама она тогда на больного не глядела, мысленно настраивалась на операцию, проверяла, все ли готово.
А тут, потому что не спалось, душно было, ненужные мысли лезли в голову, — она и пошла в палату.
И больной, облизывая запекшиеся губы, разочарованно сказал, что издали принял ее за палатную сестру.
— Она меня спасла, она меня выходила, наша сестричка. Все с лаской, все с улыбкой. А вы, извините, кто? Вы новенькая?
— Почти, — усмехнулась она. Но усмехнулась чуть горько.
— А я думал, наша сестричка подошла. Вот это человек, это, как в старину говорили, сестра милосердия.
Людмила не обиделась, не стала объяснять, что это она стояла рядом с хирургом в операционной. Сказала:
— Да, у вас очень хорошая палатная сестра.
— Ей я буду обязан жизнью…
— Ну, и хирургу. Вас оперировал такой замечательный хирург… — этого она просто не могла не сказать.
Но больной заупрямился:
— Конечно, это так. Хотя говорят, что им все равно, кого резать. Души они не вкладывают. А вот сестричка…
Ну, почему это, почему перед операцией люди смотрят на хирурга, как на бога, как на спасителя, но все равно считают, что у хирурга нервы из стальной жесткой проволоки и что ему до людских мук нет никакого дела.
А она вспомнила, как тяжело переживал профессор Левит летальные исходы. Одно время он увлекался перидуральной анестезией, наркоз вводили в спинномозговой ствол. В больнице тогда этот метод еще не был освоен, вызывали из Института нейрохирургии Ивана Прохоровича Зотова. Больного, молодого инженера, положили на операционный стол, медленными осторожными движениями, маленьким шприцем Зотов стал вводить наркоз и… больной умер. Еще до операции. Людмила Васильевна сняла с бледного Левита перчатки, халат. Он ушел из операционной. И несколько дней не оперировал, не мог взять в руки скальпель. Какие уж там стальные нервы, самые обыкновенные, человеческие, только нужно уметь ими управлять…
Но если больные часто не понимают, сколько сил отдает операции хирург, где уж им заметить скромную операционную сестру.
Она заговорила как-то об этом с заведующей операционным отделением, и Варвара Алексеевна ей сказала:
— Что вы хотите, Людмила Васильевна, такая ваша судьба. Вы не бросаетесь в огонь, не затыкаете своим телом амбразуру, вы просто работаете. Для больного вы незаметны. А вы десятки лет стояли бок о бок с хирургом…
— Вот почему молодые девушки неохотно идут в операционные. Им обидно, хотя обижаться, в общем, не на кого…
Людмила Васильевна вспомнила это сейчас, когда сидела около стола и перебирала письма и бумаги, как будто ей могло сделаться легче от того, что работа ее была и трудная, и неблагодарная. И мысленно разговаривая с братом, она в сердцах готова была доказывать ему, что работу операционной сестры никто не ценит, это факт. Операционная сестра всегда в тени. Спроси хирурга, что такое операционная сестра, он, если по-честному, скажет, что это его правая рука, что она должна быть такой-то и такой-то, что хирург должен сестре абсолютно доверять, — можно подумать, что речь идет о жене, о подруге жизни, а не о медицинской сестре. Но это все во время операции, а после редко-редко кто вспомнит сказать доброе слово помощнице, иногда хирург сам так вымотается, что ему не до слов, не до благодарностей. Иногда еще поворчит — то не так, это не так. Но хирург уже вымылся, уже переоделся и ушел, а старшая операционная сестра еще пересчитывает инструменты, проверяет салфетки. Иногда с ног собьется, санитарок загоняет, пока сойдется счет. Ведь это ЧП, если тщательно сосчитанные перед операцией инструменты или салфетки куда-то девались…