Мы выезжали из дому затемно, часа в три ночи. Когда добирались до Кубани, я замечал, что небо на востоке едва начинало светлеть. Гасла последняя крупная звезда, и вода в реке становилась темно-желтой, если точнее - охристой. Моста через Кубань в то время ещё не было. Мы вдвоем грузили мотоцикл в огромную лодку (скорее баркас), в который усаживались с добрым десятком таких же непосед, и отправлялись на другой, адыгейский берег. Несколько раз чихнув, мотор взрывался отчаянным, продолжительным воплем, и, едва не зачерпывая бортами мутную воду, лодка неторопливо и натужено двигалась к цели. За бакенами - чуть дальше середины - река заметно ускорялась стремнинами, пугая путешественников (во всяком случае, меня) мрачными водоворотами. С восторженным страхом я следил за всплесками за бортом и изредка поглядывал на отчима - не боязно ли ему? Нет, лицо Александра Григорьевича оставалось невозмутимым. Противоположный берег, в песок которого минут через пятнадцать утыкался нос баркаса, был заполнен толпой торговцев, желающих попасть на краснодарский базар. Едва рыбаки успевали покинуть лодку, как ее тут же заполняли мрачные энергичные черкесы в черных, надвинутых на глаза мохнатых папахах. Аборигены держали в руках блеющих барашков, строптивых козочек, гогочущих гусей, квохчущих индеек и другую живность. Берег заметно оживлялся движением людей, их непонятной гортанной речью и криками животных.
Женщины-черкешенки напротив вели себя тихо и сдержанно. В длинных темных юбках, в белых, покрывающих голову платках, они неторопливо усаживались на скамейки в баркасе. Плетеные из ивовых прутьев корзинки, наполненные овощами и фруктами, ставились на дно лодки. Снова грохотал мотор, и через несколько секунд баркас исчезал в розовом тумане, клубившемся над рекой. Рыбаки же по гравийной неровной дороге на мотоциклах, мопедах и велосипедах поспешно - закинуть бы удочки к первому, рассветному клеву - устремлялись к своим заветным местам. Вскоре, свернув на грунтовые тропинки, они терялись из виду. Воздух был чист и прохладен, как колодезная вода. Легкие решительно вбирали в себя его неподвижную прозрачность с чудным запахом цветущих трав. Звук мотоцикла тонул в вязкой тишине прибрежного леса. Вдруг первый солнечный луч, скользнув по верхушкам деревьев и окрасив их в позолоту, растекался алым цветом по водной глади реки, по лохматым кустарникам дикой акации, по сочному, блистающему брильянтами росы, разнотравью луга. В ту же секунду оживал лес: принимались считать года щедрые кукушки, трещали неугомонные сороки, суетились вздорные сойки, захлебывались в переливах ярко-желтые иволги и, - редкая удача, - по тропинке, в нескольких шагах впереди нас, заметно хромая, заковылял хохлатый красавец удод.
- От гнезда уводит, притворяется больным, - чуть повернув голову в мою сторону, сказал отчим. - Умная птица.
Впереди показался небольшой, с певучим названием аул Кошехабль. Несмотря на столь ранний час, крохотный населенный пункт уже был наполнен жизнью и движением. Пастух гнал мычащих коров на водопой. В сторону реки, на лошадях проскакали несколько всадников. С замысловатым кувшином на плече прошла женщина. Даже ранним утром, в местах, где очень жарко, многое связано с водой. Днем, и это обычно для лета, температура здесь достигает сорока, а порой с хвостиком, градусов.
Тропинка круто повернула вправо, и мы подъехали к притоку Кубани - реке Псекупс. Берег, на котором мы рыбачили крутой, глинистый. По выдолбленным лопатой ступенькам мы спустились вниз, постелили на раскисшую глину траву, приготовили снасти и, наконец, забросили удочки. Последняя операция меня уже не особенно интересовала. Я принялся исследовать близлежащий берег, лес невдалеке, обнаруженную в зарослях заброшенную землянку с остатками незначительного бытового скарба. Сообщил о находке отчиму.