- Понимаешь, засиделись у Димыча допоздна - слушали новый альбом Uriah Heep. - После недолгой паузы отец добавлял: - Ну, за бутылочкой винца, конечно.
Не поднимая глаз и не проронив ни слова, мама готовила завтрак.
- Глянули на часы - ёлы-палы - уже второй час ночи. Появилась мысль остаться ночевать там, но всё же я решил ехать домой... - продолжал папа. Его убежденность в незначительности своего поступка была очевидной. И откуда ему было знать, что в этот вечер мама звонила дяде Диме. Разумеется, отца там не было. - В общем, уговорил меня друг остаться и переночевать у него, - с тщательно скрытой настороженностью поглядывая на жену, он завершал свою легенду.
- Иди принимай душ, брейся, пей кофе и беги на работу, - выдавливала из себя мама. - Вечером поговорим...
Посчитав, что ему поверили, папа совершал кардинальную ошибку - начинал углубляться в детали, например, ведая нам, как в отличие от него сильно напился Димыч.
- Представляешь, он чуть на новую пластинку не сел, - с едва заметной на лице неискренностью похохатывал отец. - А диск, кстати, очень неплохой, - улыбка сползала с его губ, делая лицо серьезным.
- Хватит! - мама швыряла тарелку в раковину. - Я тебя умоляю, замолчи...
Папа пятился в ванную, наскоро скреб бритвой помятую физиономию, отхлебывал из чашки кофе и мчался на работу.
Однако не всегда выяснения отношений между родителями заканчивались умеренно-миролюбиво. Отец не выносил скандалов - его характер не воспринимал их ни психологически, ни физически. Когда мама начинала кричать на него или хотя бы повышать голос, папа наскоро собирал самые необходимые вещи и уходил из дома. Где он проводил это время - у очередной любовницы или у друзей - нам было неизвестно. Да, собственно, мама и не хотела знать нюансы, ибо проходило несколько недель, и блудный глава семейства возвращался, как он говорил, к любимому очагу.
И вот теперь ночные приключения отца закончились, но не вдруг, не сразу: они становились всё реже и реже, а вскоре и вовсе прекратились. Отец рассеянно перелистывал книгу. У Набокова ему больше всего нравился роман «Подлинная жизнь Себастьяна Найта», и папа несколько раз перечитывал знаковое для себя произведение.
Друзья, мама, да и сам отец поначалу приняли его болезненное состояние за ипохондрию.
- Время, старик ... Ничего не поделаешь, - заходившие иногда в гости приятели с розово-бодрыми физиономиями похлопывали папу по плечу (он был самым великовозрастным - сорокалетним - в их веселой компании). - Не переживай, мы за тебя отработаем, - посмеивались они.
Отец, что было на него не похоже, не отвечал на шутку. Хмурился, лез в карман за пачкой сигарет, но тут же откладывал ее в сторону.
Вскоре появились боли. Вернее, и раньше папа время от времени держался за правый бок, но не особенно придавал значения резким покалываниям - относил их к последствиям бурной ночи. Возможно, так оно и было, но буквально с каждым днем боли усиливались и становились уже регулярными. Несмотря на категорическое неприятие отцом любых медицинских учреждений, мама уговорила его сходить к врачу. В то же утро папу положили в больницу на обследование. На следующий день маме сообщили результат. Дела оказались совсем плохи, и необходимо было делать экстренную операцию - та самая болезнь, от которой нет спасения. Запущенная третья стадия. Отцу, разумеется, ничего не говорили, но, думаю, он обо всём догадывался. Перед операцией папа попросил, - хотя посещения были запрещены, - чтобы к нему привели сына, то бишь, меня. Я с некоторым испугом зашел в палату, где кроме отца находилось еще несколько тяжелых, увитых трубками от капельниц больных. Папа полулежал в кровати, опершись спиной о подушку. Передо мной был кто-то другой, лишь отдаленно напоминающий отца. И дело заключалось даже не во внешности, так решительно изменившей его в последнее время, - померк папин взгляд. В его серо-голубых глазах всегда сияло безобидное игривое лукавство, из-за которого нельзя было долго обижаться на отца. Сейчас же этот тусклый взор ничего не обозначал: глаза смотрели на урезанный стенами палаты мир апатично и даже бессмысленно. Но, увидев меня, отец несколько оживился. Взгляд его потеплел, губы шевельнулись в едва заметной, узнаваемой улыбке.