- Ну, подойди, сын, - папа протянул руку, но тут же опустил ее. Высохшая, пожелтевшая, она лежала поверх простыни, слегка подрагивая. Отец уловил мою растерянность и неловким движением убрал руку под одеяло. При этом его плоское, словно неживое, тело оставалось совсем неподвижным. Папа прищурился, внимательно разглядывая меня. - Как дела, рассказывай.
Чувствовалось, что слова и незначительные движения даются ему с большим трудом. Говорил он тихо, с продолжительными паузами, натужно вдыхая воздух. Я что-то лепетал о школе, о проделках кота Пеле, о том, как пьяный дворник Ибрагим метлой загнал его на дерево. Наш любимец долго не хотел спускаться на землю, и мы с мамой, взяв у соседей лестницу, сняли его оттуда.
Отец еле заметно кивал, но было видно, что моих слов он, скорее всего, не слышит. Папа с неподдельным интересом, с какой-то даже жадностью рассматривал меня, словно видел в первый раз. Или в последний ...
Смутившись его взгляда, я умолк. Думая о чем-то своем, ничего не говорил и папа.
- Доктор сказал, что операция будет недолгой и несложной, - мама прервала затянувшуюся паузу и, откинув край постели, присела на кровать. - Так что через неделю будешь дома и поколотишь злого Ибрагима, - мама попробовала пошутить.
Отец, похоже, юмора не оценил, вздохнул и закрыл глаза.
XIX
Операция оказалась долгой и, видимо, сложной. После нее отец три дня лежал в реанимации, и к нему по-прежнему никого, кроме мамы, не пускали.
- Всё будет хорошо, сынок, - ответила она вечером на мой вопросительный взгляд и вдруг, притянув меня к себе, заплакала. - Всё будет хорошо, - повторила мама.
Её приглушенные вздохи и всхлипы были слышны и ночью.
«Наверное, не так уж всё хорошо, - думал я. - Куда уходит жизненная сила и почему»? - я задавал себе вопрос, на который едва ли кто мог внятно ответить.
Через несколько дней отца привезли домой, но не от того, что ему стало лучше, а потому, что он захотел этого сам. Вернее, даже потребовал. Врачи, как сказала мама, не особенно возражали. Самостоятельно передвигаться папа уже не мог - облегченное тело внесли в квартиру его приятели. Уложив своего друга в кровать, они, из вежливости, немного потоптались и за очевидной своей ненадобностью, ушли.
Голова отца, точнее, череп, обтянутый потемневшей сухой кожей, коричневым пятном выделялся на светлых подушках, а тщедушное тело терялось в постельном белье. Есть и пить он тоже не мог; его потрескавшихся губ мама через каждые полчаса касалась влажной ваткой.
- Ты бы, Вера, отвела сына ночевать к знакомым, - я услышал, как соседка давала совет маме. - Ведь, пожалуй, до утра ... - она перекрестилась, не договорив предложение. - Незачем мальчонке при этом присутствовать.
До меня дошел смысл сказанного. «Неужели он умрет? - испугался я. - Да нет ... Не может быть, мама ведь сказала, что всё будет хорошо».
Вечером меня отвели к маминой подруге тёте Марине. Я провел у нее выходной день и снова остался ночевать.
Утром, в понедельник, я пошел в школу, и всё происходило, как обычно. Занятый своими делами, я даже не вспоминал об отце. На большой перемене ко мне подошла классный руководитель Валентина Семёновна.
- Вася, собирайся и иди домой, - сказала она, положив мне руку на плечо.
- Папа умер? - догадался я.
- Не знаю, - Валентина Семёновна отвела глаза. - Позвонила твоя мама и сказала, чтобы ты шел домой.
Обычно путь из школы занимал у меня и моих друзей намного больше времени, чем этого требовало расстояние. Нас интересовало множество вещей: созрела ли черешня в саду у хромого и чуть бесноватого дяди Андрея, сможет ли перегрызть палку, если ее сунуть в дырку в заборе, огромная черная овчарка, подерутся ли сегодня пьяные мужики возле пивной. Да мало ли...
Был у нас один секретный, можно сказать, даже тайный ритуал. На калитке у дома, где жила местная знахарка и колдунья бабка Дарья, находилась особая ручка. Путем многочисленных проб мы обнаружили, что если эту железяку крутануть два раза вправо, то обязательно произойдет хорошее событие - или родители дадут денег на мороженое, или же в воскресенье пойдут с тобою в парк. На худой конец, не особо влетит за полученную по пению двойку. В то же время, было опасно проворачивать ручку вправо более двух оборотов. Сережка Червонный рискнул - и на следующий день, упав с шелковицы, сломал руку.