Но не менее опасно было вращать магический предмет влево. Первым это сделал армянчонок Чомга. Через несколько дней его покусала соседская собака.. Упрямый и бесстрашный Юрка вскоре повторил рискованный опыт с заколдованной железкой. Вечером, за сорванную с грядки недозрелую клубнику, его отлупила ремнем тетка.
После ряда таких событий никто из нас уже не решался сделать хотя бы один левый поворот ручки.
В этот день меня не интересовали ни нависшие над забором черешневые, с пожелтевшими плодами, ветки, ни мечущаяся вдоль штакетника собака. Я даже не остановился у пивного ларька при виде добросовестно валтузивших друг друга пьяных мужиков. Но, поравнявшись с домом бабы Дарьи, я неожиданно, помимо своей воли, остановился. Подошел к калитке, кончиками пальцев дотронулся до загадочной ручки и, загадав заветное, единственно важное для меня желание, - «чтобы папа поправился», - два раза крутанул ее. В тот же миг тысячи мелких, пронзительно-холодных иголок впились в мое тело - я вращал проклятую железяку влево! Руки мои одеревенели, и на негнущихся ногах я попятился от злополучного места. Что же я наделал!
Вдруг калитка открылась и со двора вышла хозяйка. Осмотревшись по сторонам, бабка Дарья упёрла в меня колючий цепкий взгляд.
- Покойник в доме, а он тут со щеколдой играется, - колдунья поправила платок на голове. - Иди домой, придурок, отец твой помер.
Оббитый красной материей гроб стоял посредине комнаты. Возле него, одетая во всё черное, склонив голову, сидела на стуле мама. Дальше, у стены, стояли несколько родственников, которые иногда по праздникам приходили в наш дом. Я невольно отпрянул при виде смерти, но превозмог себя и замер в дверях, не зная, что делать дальше. Кто-то снял с меня ранец и подвел к гробу. Мама подняла глаза.
- А, это ты, сынок ... Вот видишь, папка твой снова решил уйти от нас, - сказала она сухим, словно надтреснутым голосом. - Посмотри, какой красивый ... Недаром бабам нравился, - мама заплакала; необычно и чуть страшно завывая и вскрикивая.
Превозмогая испуг, я, наконец, взглянул на папу. Он действительно выглядел сейчас очень красивым - посветлевшее, хотя и очень худое лицо было спокойным и помолодевшим, почти мальчишеским. Отец, как всегда, заметно хмурил брови, на губах застыла легкая, до боли знакомая улыбка. Наверное, это кажущееся несовпадение делало папу при жизни таким обаятельным. Не пожелал он измениться и после смерти.
Я перевел взгляд на папины руки. Он крепко сцепил между собой тонкие пальцы. И было непривычно видеть их такими спокойными, без движения. Кисти рук связывал скрученный в жгутик бинт, словно кто-то боялся, что отец, опершись о края гроба, может из него подняться. Я смотрел и не верил, что эти руки совсем недавно подбрасывали меня вверх.
Папа иногда хватал меня подмышки и подкидывал высоко-высоко. Раз за разом я взлетал над его головой, касаясь макушкой яблоневой ветки. Было совсем не страшно, а даже наоборот - восторженно-приятно. Хотелось смеяться, но я неправдоподобно хмурился и ворчал:
- Ну хватит, не маленький уж...
- Вырос сын, - хохотал отец и ставил меня на землю.
Мама вернула меня в мрачную комнату.
- Поцелуй папу, сынок, - повернувшись ко мне, сказала она. - Ты на кладбище не поедешь, - вздохнула мама. - Должен же в доме находиться мужчина.
Я наклонился к отцу. От него пахло лекарствами, воском и еще чем-то, совершенно незнакомым; такой запах я ощущал впервые. Казалось, флюиды смерти, словно вирусы болезни, от которой никуда не скрыться, заполнили пространство комнаты. Они поглотили всё: не было приятных ароматов табака, одеколона и папиной любимой вельветовой рубашки, в которой он любил ходить дома. И вдруг я понял, что это не мой отец, а кто-то другой, абсолютно равнодушный ко мне человек. Мой папа, - даже если бы он умер, - каким-то образом дал бы знать, что любит меня по-прежнему. А этот, - я покосился на раскачивающуюся из стороны в сторону маму, - даже не догадывается, как нам сейчас плохо. Но где же, в таком случае, настоящий отец!? Противоречия, страх перед необъяснимым, невыносимая горечь терзали мое бедное тело, проникая в самые отдаленные уголки сознания, и некого было спросить об этих непонятных вещах. Впервые в жизни мне по-настоящему захотелось заплакать. Не симулируя обиду или испуг перед наказанием, не жалуясь на боль в ушибленной коленке, а от кричащей несправедливости, проявленной ко мне кем-то очень сильным и коварным. Я прикоснулся губами к неприятно-холодному лбу этого человека и бросился прочь из комнаты. Укрывшись в углу двора за мусорными бачками, я рыдал, отдавая свои обильные слезы потрескавшейся земле, а непомерную тяжесть в груди - равнодушному высокому небу. Сейчас, именно сейчас мне хотелось прижаться к отцовской груди и всё-всё ему высказать! Затем заглянуть в насмешливые, с золотистыми искорками глаза и вместе с ним улыбнуться. И я плакал еще горше.