- Сынок, - папа печально взглянул на Валерку. - А давай об этом случае никому не будем рассказывать, хорошо?
- Хорошо, - вздохнув, согласился он.
Всё бы так и закончилось - обидным забвением, если бы....
На следующий день в прихожей раздался звонок. К двери подошла мама.
- Валерий Добровольский здесь проживает? - спросил у нее кто-то.
- Сынок, к тебе пришли, - позвала Валерку мама. - А что, собственно, вам от него нужно?
На пороге стояли несколько взрослых людей, и среди них, - Валерка сразу его узнал, - тот самый мальчишка, которого спас отец. Вскоре выяснилось, что взрослые - это родители мальчика, а также корреспондент и фотограф местной газеты. В брошенной на пляже Валеркиной рубашке находилась квитанция из прачечной, по которой и была найдена эта квартира. А отец Валерия Добровольского, как утверждали свидетели, и есть тот самый герой. Переждав слезные благодарности родителей мальчишки, газетчики тут же принялись за работу - они хотели написать статью об отважном поступке отца. Хорошенькая журналистка безуспешно пыталась выудить у папы хоть какие-нибудь подробности происшествия. Но он лишь краснел, бледнел, беспрестанно вытирал лоб платочком и безбожно заикался. На помощь пришла мама.
- Сынок, расскажи, пожалуйста, девушке, как было дело.
Валерка добросовестно, не упуская сопутствующих подвигу подробностей, изложил всё по порядку.
- ... и мы, забыв рубашку, пошли домой, - виновато взглянув на маму, закончил он повествование.
Фотограф, еще более смутив отца, несколько раз «щелкнул» «отважного учителя».
На следующий день вышла газета с репортажем о происшествии на пляже. Валерка, закупив в киоске несколько ее экземпляров, с явным удовольствием раздавал соседям и друзьям.
- Ну учитэл маладэц! - дворник Ибрагим, прислонив метлу к плечу, разглядывал папину фотографию.
Паша-летчик, отодвинув костяшки домино в сторону, вслух читал заметку об отважном соседе.
- Вот тебе и Дуремар! - дядя Саша удивленно прищелкнул языком. - Кто бы мог подумать...
Червонец, словно сомневаясь в подлинности снимка, долго исследовал изображение отца. Посмотрел на Валерку своим раскосым взглядом и сказал:
- А мне всегда дядя Сеня нравился. Понты никогда не колотил, а как до дела дошло - настоящим мужиком себя проявил. - Он аккуратно сложил газету и сунул ее в карман. - Не возражаешь, я матери покажу?
Валерка кивнул и довольно шмыгнул носом. Бу-Бу чувствовал себя так, будто мальчишку спас именно он, а не папа. Интуитивно, с юношеской непосредственностью, Валерка понимал, что в сказанном есть здравый смысл. Червонец никогда не бросал слов на ветер.
Даже мама смотрела на отца как-то особенно и порой загадочно улыбалась. Хотя роль, которую она отводила отцу, оставалась прежней. На один день из тихони и размазни папа превратился в человека значительного и особенного, можно сказать, в героя.
Но отца эта сиюминутная популярность только смущала. Он еще больше терялся, если кто-нибудь из соседей выказывал ему свое восхищение.
Однако Валерке такая перемена очень нравилась. Раз за разом, с новыми обнадеживающими подробностями, он вещал знакомым о случае на пляже. Казалось, этот эпизод вдохнул в него значительную долю уверенности и даже некой дерзости. На берегу озера, в кулачных поединках с Чомгой, Бу-Бу непременно стал побеждать армянчонка, хотя ранее их бои шли с переменным успехом.
- Пора вас «в люди» выводить, - удовлетворенно хмыкал Червонец, наблюдая, как после очередного Валеркиного удара Чомга кулем валился на траву. - Ладно, хватит, - Сергей решительным жестом останавливал междоусобный мордобой. - Завтра идем на дискотеку, - добавлял он. - Посмотрим, на что вы там сгодитесь.
XXII
Вчера мы снова подрались на дискотеке. Причем Юрка добивал наших соперников ногами. Раньше, даже за ним - самым злобным из нашей компании - я не замечал такой жестокости. От милиции, как всегда, удалось скрыться, но сколько раз еще будет продолжаться наше везение? И какая заключалась необходимость в этих почти ежедневных драках? Обычно сдержанный и несколько меланхоличный Червонец раздраженно буркнул:
- Юра, ты... это... поосторожней давай, - он шмыгнул носом. - Так человека и убить недолго.
Иногда мне становилось не по себе - я понимал, что втягивался в страшную и неприятную игру, выйти из которой будет непросто. Жизнь моя становилась настолько нелепой и однообразной не только в своей пугающей глубине, но и на ее поверхности. Это был наш жестокий мир. Мать ничего о нем не знала, общения же с отчимом я решительно избегал.