- А что он тебе говорил? - спросил Червонец, когда машины скрылись за поворотом.
- Да так... - Аслан пожал плечами. - Сказал, чтобы я попросил у вас прощения за некоторых наших земляков, - он остановился. - Простите нас...
- Что ты, братан! - смутился Червонец. - Вы-то при чём?
- Вы ехали к нам в гости.
Мы бодро шагали по грунтовой дороге. Только что взошедшее солнце, скользнув первыми лучами по верхушкам деревьев, золотистым колесом выкатилось из-за горы. В лазурной бездне небес пели невидимые жаворонки.
- Василь, мы с тобой провели здесь только двое суток, а такое ощущение, что несколько месяцев, - сказал Червонец. Он радостно раскинул руки. - Эх, хорошо-то как на свободе!
- Время, Серега, - это мираж. Его придумали люди для своего удобства, - ответил я.
- Может и мираж, но мой дедушка говорит, что невозможно сесть на верблюда, который уже прошел мимо нас или на верблюда, который еще не дошел, - шутливо возразил мне Аслан.
Мы рассмеялись и ускорили шаг.
Дедушка Хазрет оказался высоким худощавым старцем, несколько похожим на старика Хоттабыча из одноименного старого фильма. Высокая черная папаха была надвинута на глаза, и внешний вид деда от этого казался неимоверно грозным. Он довольно долго и внимательно поочередно рассматривал меня и Червонца.
- Русские? - повернувшись к внуку, спросил старик и едва заметно двинул уголком рта, подразумевая улыбку.
- Русские, дедушка, - ответил Аслан. - Мы вместе боксом занимаемся.
- А спроси - из казаков ли они? - Говорил он медленно, без пресловутой восточной жестикуляции, с трудом подбирая русские слова.
Наш новый друг недоуменно пожал плечами:
- Слышали?
- Слышали, - ответил я. - Мой дед был казаком. На войне погиб, - вздохнул я.
Дедушка Хазрет нахмурился и сочувственно закивал головой. Через некоторое время сказал:
- Извините, не знаю таких слов, - он кивнул на внука. - Потом Аслан скажет, по-вашему. - И заговорил по-адыгейски.
- Когда после революции советская власть начала репрессировать казачество, то многие семьи, переправившись через Кубань, прятались от коммунистов в черкесских аулах, - начал переводить Аслан.
- Жила и у меня одна казачья семья. Никитой и Дарьей их звали, а детишек... - говорит, что не помнит он уже их имен. Хорошие были люди. - Немного помолчав, старик добавил: - Зачем метутся народы и племена замышляют тщетное? - он горестно покачал головой и продолжил. - Братом и сестрой Никитку и Дашку называл, - дедушка Хазрет надолго замолчал. Взгляд старика устремился куда-то вдаль, остановился на огромном старом тополе у плетня и застыл, тускло поблескивая выцветшими глазами.
Я взглянул на дедушку Хазрета. Сколько лет прошло? Семьдесят? Восемьдесят? А он помнит. «Никитой и Дарьей их звали... Хорошие люди...»
Мусульмане черкесы прятали христиан русских от русских же нехристей. Мир перевернулся? Нет, скорее, перевернулись мы в своем понимании добра и зла. Я прикоснулся к мысли, которую мне было не по силам еще понять, но чувствовать я ее уже начинал.
Помню, однажды в бильярдной кто-то из нас обозвал Чомгу «армянской чуркой». Это было в порядке вещей - такая бесцеремонность была между нами принята, и мы удивились тому, что Виктор Иванович неожиданно пришел в ярость.
- Нет ни эллина, ни иудея! - прокричал маркер непонятные нам слова. Увидев, что они не произвели на нас впечатления, и мы лишь пожали плечами, он, ткнув в Чомгу пальцем, сказал: - Чем этот армянский мальчик отличается от вас? - Виктор Иванович свирепо сверлил нас глазами. - Он ест по-другому или пьет? Спит не так, как вы? А, может быть, писает иначе?
Мы глупо и недружно заржали.
- У него нос крючком, - сказал Бу-Бу. Мы снова рассмеялись.
- Глупцы, - маркер вздохнул и развел руками. - Вы когда-нибудь поймете, что человеческое достоинство определяется не формой носа или какими-либо другими частями тела.
- Хватит грустить, джигиты, - прервал мои размышления дедушка Хазрет и указал рукой на стоящий под раскидистой яблоней стол. - Давайте лучше чай пить, мед кушать Когда-нибудь козий сыр пробовали? - улыбнувшись, спросил старик.