- Уймись, парень, выдохнешься совсем, - Владимир Аркадьевич прятал довольную улыбку в пшеничных усах. - Домой уже пора идти.
- Не, - Червонец качал головой. - Не выдохнусь.
При упоминании о доме он хмурил брови и швырял диск уже с каким-то остервенением, стараясь подальше отбросить лишь ему одному известные мысли.
И что же он будет делать теперь? Почему так несправедлив окружающий мир?! За что его лишили того единственного, что он любил больше всего на свете? Одним - всё, а другим - ничего. Червонец вспомнил запущенный дом, постоянно пьяную мать и понял, что у него ничего нет. И никого... Бордовая пелена ярости застилала Сергею глаза. Ему захотелось кого-то ударить. Но кого и за что? А, собственно, какая разница... Злость хаотично шныряла по телу, стремительно его наполняя. Ей уже становилось тесно; она настойчиво рвалась наружу. Червонец сжимал кулаки, и ноги сами несли его к Юркиному дому.
Мать долго кряхтела, кашляла тяжело и надрывно, подтверждая репутацию заядлой курильщицы. Находила, наконец, сигарету, чиркала спичкой. Жадно затянувшись «примкой», набирала в чайник воды. Бряцая посудой, заваривала какую-то бурду, с запахом, отдаленно напоминающим кофе. Шумно отхлебывала, сопровождая трудную для похмельного человека последовательность действий бесцельной скверной бранью.
- Сынок, а разве сегодня тебе не надо идти в школу или на тренировку? Мать, повернувшись к Сергею спиной, снимала мятую ночнушку и надевала платье.
- Каникулы, - нехотя отвечал Червонец и накрывался простыней.
- А, - отвечала мать, убирая под стол пустую бутылку. - Видишь, сынок, я сегодня не похмеляюсь, на работу сейчас пойду. Сергей знал, что ее повышенная работоспособность была обозначена лишь одним обстоятельством - заработать денег на вечернюю бутылку самогона. Мать насыпала в сумку заранее пожаренных семечек и пару десятков, скрученных из бумаги кулечков. Допив кофейный напиток, она подходила к зеркалу и внимательно, с некоторым подозрением - она ли? - рассматривала свое невнятное отражение в мутном надтреснутом стекле. Хмурилась. - А, х... с ним, - комментировала увиденное родительница. - Ну, сынок, я пошла. На завтрак картошки нажаришь. Посмотри в кладовке, по-моему, там еще немного осталось.
За матерью хлопнула входная дверь. Под столом жалобно звякнули ядовито-зеленые пустые бутылки.
«Пора вставать», - Сергей сдернул с себя простыню.
XXXV
Стремительно пролетело лето. День клонился к закату, неохотно отпуская последнее тепло октября. Побеспокоенные опавшие листья, словно рассердившись, раздраженно шуршали под ногами. Вечерний туман, вперемешку с дымом костров, обволакивал землю, словно тревожный сон. Сырость и тлен неспешно уходящего бабьего лета витали в воздухе.
Я возвращался с тренировки. Приятная молодому организму физическая усталость теплой истомой наполняла тело. Слегка побаливали отбитые о боксерскую грушу кисти рук. С равнозначной настойчивостью во мне боролись два желания - есть и спать. Мечты о кружке теплого молока с грузным ломтем ржаного хлеба, щедро сдобренного ароматным майским медом, и, без какой-либо паузы - о мягкой разобранной постели, перебил знакомый хрипловатый голос:
- Василь, давай скорее сюда.
Тембр и интонация незатейливого приглашения принадлежали Паше-летчику. Его радостная физиономия выглядывала из кабины длинномера-рефрижератора, владельцем которого был мой сосед Костя, редко появляющийся дома из-за частых длительных командировок. Пашино лицо постоянно украшали синяки - лиловые, бордовые, спело-желтеющие, разного размера и свежести - результат его сомнительных ораторских способностей, о происхождении которых он узнавал поутру от очевидцев. Он не помнил все прошедшие пьяные дни: они почти всегда были похожи друг на друга, как граненые, мутные стаканы на его невзрачной кухне - «сели, выпили, а потом хрен его знает». Очевидно, чьё-то уважение-неуважение распространялось на остальных собутыльников, не согласных с его точкой зрения. Результат на лице. Для таких людей, как Паша, вся тайна мироздания заключалась в том, чтобы утром найти опохмелиться, а вечером выпить количество водки, гарантирующее полную релаксацию.