- Вставай, пойдем, - сказанная помимо моей воли фраза повисла в воздухе.
- Куда? - она с притворным непониманием прищурила глаза.
- Ко мне домой, - противоречивые мысли лихорадочно сновали в моей голове, не попадая в такт здравому смыслу.
- А мама не заругает? - ее заплетающийся язык попытался сохранить ироничную интонацию.
- Не заругает, мы пойдем во времянку, а рано утром ты уедешь в свой Новороссийск.
Когда я задерживался, то, чтобы не будить маму и отчима, ночевал в небольшом флигельке, пристроенном к дому, а так как в нем был отдельный вход на кухню и в ванную, мы не беспокоили друг друга по утрам. Изначально времянка служила мне мини-спортзалом: с крюка в потолке свешивалась боксерская груша, в углу лежали гантели и самодельная штанга, но вскоре вкус относительной свободы настолько пришелся по душе, что я перебрался туда жить.
Повинуясь моему настойчивому взгляду и тону, она послушно встала, с трудом утвердившись на непокорных ногах, но, едва сделав первый шаг, рухнула в цветник.
Я угрюмо прокомментировал событие: транспортировка недееспособных граждан сегодня для меня становилась привычным занятием. Но, поднявшись с моей помощью, девушка качнулась и пошла самостоятельно, а я лишь слегка поддерживал ее под руку.
В доме, к счастью, уже спали, и мы незаметно прошли во флигелек. Я включил электрокамин, и маленькое помещение стало быстро набирать тепло. Скорыми движениями застелил диван постельным бельем, заварил кофе, достал чистое полотенце. Девушка сидела на стуле и рассеянно следила за мной. Нынешний вид ее вряд ли мог привлечь любое мужское внимание, кроме пьяного: темные расплывшиеся пятна под глазами обозначали некогда нанесенную тушь, остатки губной помады «украшали» не только губы; щеки и подбородок местами также были покрыты алыми островками застаревшей косметики. Изначально голубого цвета плащ отличался отсутствием нескольких пуговиц. Носки поношенных туфель матово-грязно выглядывали из-под стула. Я хмуро посмотрел на гостью.
- Как тебя зовут?
- Ирина.
- Очень хорошо, Ирина, - хотя хорошего, в моем понимании, было ничтожно мало, - возьми полотенце и иди умойся. Если хочешь, прими душ, - с недалеко запрятанной неприязнью, я протянул ей махровый халат.
- Угу, - выдохнула она в своей непритворной печали, - чересчур утомительная для нетрезвого человека череда действий, - и побрела в ванную.
- Только постарайся не разбудить родителей.
Я плюхнулся в кресло и устало вытянул ноги. Ну и вечерок выдался! Его события с калейдоскопической скоростью прокручивались в моем воображении. Почему Паша, Ирина, дядя Саша и еще тысячи таких, как они, оказываются на обочине бытия? Жизнь опустившегося человека, очевидно, складывается таким образом, что не дает ему возможности быть другим. Тщетность усилий, пронзительная пустота, безразличие к пагубным привычкам и страстям настолько полное, что именно оно и становится основным ощущением жизни.
Ирина вышла из ванной посвежевшая, приятно пахнущая и, смыв остатки косметики, даже похорошела.
- У тебя выпить есть? - она взгромоздилась на диван и, скрестив руки на груди, с надеждой смотрела на меня.
Я отрицательно помотал головой, хотя в шкафу, на всякий случай, стояла початая бутылка сухого вина.
- Тебе и так хватит, - мне была противна моя назидательность, но я не хотел ее снова видеть пьяной. - Пей кофе, он уже остыл, - я поставил на стол сыр и печенье.
Она ела мало и рассеянно. Долго ковыряла вилкой сыр и вдруг спросила:
- А спать мы вместе будем?
Мне захотелось сказать что-нибудь дерзкое, обидное, но, рявкнув кроткое «нет», я вышел из комнаты.
Стонущий ветер гнал по небу рваные ультрамариновые тучи. Ночь, темная и медлительная, накрыла пустоту каплющего сада своим черным одеялом. Я несколько раз полной грудью вздохнул прохладный воздух и почувствовал, что немного успокоился.
Когда я вернулся, Ирина, укрывшись простыней, спала на диване. В комнате был полумрак. Пурпурный свет от прикрытого полотенцем светильника двумя косыми лучами падал на ее огненные волосы. Я щелкнул выключателем, и размытые очертания комнаты стремительно поглотила темнота. На ощупь я пробрался к креслу и, скрючившись на нем, моментально уснул.
Проснулся я от жары. Полотенце упало с торшера, и его яркий свет слепил глаза. Ирина сидела на диване нагая, растрепанная, печально-трезвеющая, с решительным забвением скромности и целомудрия. Завитки рыжих волос замысловатым узором выложились на ее запотевшем лбу.