Армянские родственники отца Чомги (он сам так и не приехал на похороны) скорбели шумной тризной в тесном кругу своей диаспоры, без отпевания и даже без традиционного марша Шопена при погребении. Печально плакала зурна и гулко, задыхаясь от горя, охали какие-то национальные барабанчики. Дружно, но по очереди, плакали почерневшие в лице и одежде армянские женщины. Мать Чомги - тетя Марина - сидела возле гроба и беспрестанно гладила рукой безразличное лицо сына.
С кладбища мы возвращались вчетвером, и только сейчас я начал понимать, что Чомги уже никогда не будет. Это так непросто понять. Никогда... Виктор Иванович говорит, что не нужно заходить за пределы человеческого познания. Я и не буду.
Мы сидели за Юркиным столом и поминали нашего друга. Все такие разные в повседневной жизни, сейчас одинаково притихшие и серьезные, повзрослевшие за эти три дня.
- Назидательность сейчас неуместна, - бурый палец Виктора Ивановича, нервно подрагивая, теребил пуговицу линялого кителя, - но я же вам говорил: пашня, хлеб, семья. Работа, любимая женщина, потом дети, которых ты должен оградить от своих ошибок. Запомните: скука, страх и злоба - вот причины того, что жизнь человеческая столь коротка. И многое в ней должно происходить трудно и порой даже болезненно - чтобы ты не сумел загордиться.
- Вы говорили, также война и смерть, Виктор Иванович, - нехотя возразил я.
- Не на той войне сражаетесь, ребята, - маркер, глядя на липкую, порезанную в нескольких местах, обшарпанную клеенку, долго и неодобрительно молчал, словно искал на ней ответ. Морщины его углубились, стали значительно резче и темнее.
Я твердо решил ничего не спрашивать...и не удержался: . - А что, есть хорошая война и хорошая смерть?
- Есть, - тихо, со вздохом, но твердо и убежденно сказал отставной капитан. - Если ты выйдешь победителем в войне с самим собой, то никакой противник тебе уже не страшен, - глаза Виктора Ивановича триумфально сверкнули. - А смерть ... - маркер, не договорив, махнул рукой и потянулся за бутылкой.
Смутившись своей несообразительности, я почтительно умолк. Что такое смерть - никто не знает. Даже Виктор Иванович. Жизнь и смерть сами по себе явления непостижимые. Откуда человеку знать, зачем он рождается и живет на свете? А затем умирает?
- Ребята, давайте помянем Чо... Николая, - дипломатично перебил нас Паша-летчик, никогда не чувствовавший необходимости принимать чью-либо сторону.
Мы вспомнили, что армянина Чомгу действительно звали русским именем Николай, но никто не называл его по имени. Все молча встали и выпили. Каждый хотел что-нибудь сказать, но разговор превращался в самую заурядную банальность. И что нового можно сказать по поводу рождения человека или его смерти? Жизнь, рождение человека - это случайная закономерность или закономерная случайность? Сколько секунд пройдет или миллионов лет, пока Чомга снова родится? И родится ли? Слаб человек и несовершенен, коли не знает ответа на довольно-таки простые вопросы.
За столом обстановка несколько оживилась. Чувство щемящей жалости, прожив три дня, постепенно уходило, его зыбкое дрожание улетучивалось, как приторно-сладкий запах алых тюльпанов от внезапного порыва ветра. Словно один из перовских охотников, Виктор Иванович рассказывал очередную байку. Все его внимательно слушали, только Юрка с дядей Сашей старались мирным путем установить, кто защищал ворота сборной Англии на последнем чемпионате мира по футболу. Жизнь продолжалась.
Я вышел на улицу. Невзрачно-бурые, подмороженные листья тополей, подхваченные порывом ветра, тонко шуршали, ударяясь на лету о ветки, и мягко падали на застывшую землю. Я запрокинул голову. В пронзительно-синем небе плескались голуби. И всё-таки хорошо жить! Завтра я пойду на тренировку, а сейчас схожу в гости к Лене. Как-то сразу появился смысл жизни - радоваться пустякам, чего-то ждать, надеяться, улыбаться. Я подфутболил ногой пустую пивную банку. Она ударилась о дерево и, срикошетив от него, загремела по асфальту.